Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

С чего же мне начать? С того, как первое время я пытался найти вас обеих — после того, как она подсела ко мне тогда в кафе и сказала, что мы зашли в тупик, она связана по рукам и ногам, что она ничего не может поделать и ей очень жаль. Как я в бешенстве крушил все вокруг. Как потерял работу. Нет, это покажет меня не с лучшей стороны. Может быть, стоит рассказать тебе о том, как однажды, когда я был еще маленьким, у нас во дворе летом умерло много пчел — в черно-желтых шубках, с нежными крылышками. Я подобрал их, вырыл могилки для каждой: длинный ряд маленьких ямок возле забора. Потом нарвал цветов, сделал крошечные надгробия из картона и соломинок для коктейлей и похоронил пчелок, напевая самую мрачную песню из тех, что я знал.

Кэннон-Лейн. Холфорд-роуд. Кэннон-плейс. Темно— синий. Золотой. Оливковый. Черный. Сливочный. Ореховый. Снова темно-синий. Ярко-синий.

Дом 33.

Двойная дверь, темно-красная.

Две узкие панели из матового стекла, по углам овитые узором в виде плюща.

Медный звонок, слева от косяка.

Серые истертые ступеньки, пятнисто-черные снизу.

Лавровое дерево загораживает половину окна, и все же мне видны красные занавески, движение людей в комнате. Рука с бокалом вина. Лысеющий затылок.

Я искал этот дом почти тридцать лет.

Она переехала. Он заставил ее — конечно, заставил. И женщина, которая поселилась в квартире Марины, тоже не знала, где вы. Даже угрозами — да, я так отчаялся, что уже думал об этом, — мне вряд ли удалось бы добиться ответа.

Я стою на другой стороне дороги. Воображаю, как нажимаю на кнопку звонка — и раздается резкий звук, будто кто-то кричит на улице.

Я зашел уже так далеко.

Перехожу через дорогу и медленно поднимаюсь на крыльцо.

Ты стоишь у дальней стены, с бокалом красного вина в руке. Говоришь с коренастым мужчиной — с мужем сестры. Морщишь лоб, почесываешь подбородок. Я тоже так часто делаю — когда стараюсь не заплакать. Ты поймала мой взгляд, я уверен, и вот уже пересекаешь комнату, идешь к выходу. Ко мне. Я стараюсь пригладить волосы. Облизываю губы, готовясь к разговору. Сердце колотится. Я жду.

Ты не подходишь к двери.

Ты увидела меня, я уверен.

Я жду. Ты обязательно выйдешь.

Но ты не подходишь к двери.

«Временно, между поездками». Ты куда-то уезжала, вернулась — и, наверно, пробудешь тут хоть пару дней. Когда кто-то умирает, появляется столько дел. «Время еще есть», — говорю я себе. Я могу подстричься, приодеться. Время еще есть. Да и на поминках не поговоришь толком — у тебя сейчас столько забот. Что ж, по крайней мере, я теперь знаю, где ты.

Жду еще немного, пока не становится ясно, что ты точно не выйдешь. Потом спускаюсь по ступенькам и медленно иду прочь. В конце улицы я нахожу пустую пачку сигарет. Вытаскиваю серебристую фольгу и бросаю картонку в урну. Однажды я познакомился с человеком, который собирал куски проволоки — вы удивитесь, если узнаете, сколько их валяется вокруг, стоит лишь присмотреться, — и выгибал из них имена, бабочек… все что угодно. А еще он скручивал цветы из фольги от сигаретных пачек.

Труд кропотливый: надо порвать фольгу на мелкие квадратики и из каждого свернуть лепесток. Тонкая работа. Красота. Способ концентрации. Тот человек обучил меня этому, и вот я скручиваю цветок, сидя на лавке на островке между двух дорог, отгороженном черными столбиками, чтобы тут не ездили машины. Посредине лавки — подлокотник. Это чтобы такие, как я, не лежали на ней. Раскладываю крошечные кусочки фольги вдоль досок и придавливаю, чтобы они не разлетелись. «Я смастерю его для тебя», — бормочу себе под нос. А потом пойду в приют, закину что-нибудь в рот, помоюсь, продумаю план.

Я снова возвращаюсь к темно-красной двери с медным звонком. В комнате по-прежнему много народу, но тебя уже не видно. Кладу подарок на крыльцо, слева от ступенек, поворачиваюсь и ухожу.

1. Зеленые резиновые сапоги 11-го размера.

В детстве мне ужасно нравилось засовывать туда ноги и вертеться, раскачиваться в них.

2. Газонокосилка со шнуром, который можно протянуть по всему саду. По-моему, я ни разу в жизни не стригла газон.

3. Восемь одинаковых стеклянных банок с гвоздями, гайками и шурупами. Раньше в них хранился густой мед из акации. Отец всегда ел на завтрак почти подгоревшие тосты с медом.

4. Лопата. Деревянная ручка треснула вдоль.

5. Фонарь без батареек, с одного конца тяжелее другого: неустойчивый. Папа подарил мне фонарик на Рождество. Он был в том потерянном рюкзаке.

6. Шестнадцать мертвых трупных мух; два мертвых паука.

7. Белое блюдце с голубым ободком, запачканное пеплом от сигарет. Мы с отцом никогда не курили вместе; тот раз, перед его смертью, был единственным.

8. Паутина. Она такая красивая, когда новая, — жаль, превращается в серый порошок, стоит только ее коснуться. Терпеть не могу, когда она прилипает к коже и не отцепляется.

9. Отцовская красная кружка с ярко-белой щербинкой на ручке.

10. Спичечный коробок, полный черных зернышек. Однажды отец выделил в саду аккуратный прямоугольный участок, за которым я должна была присматривать. Но я не проявила энтузиазма. Надо было хоть притвориться, что мне интересно.

Это началось в день похорон. Первую находку обнаружила Тилли. Серебряный цветочек. Крошечный, идеальный, он лежал у порога, в выемке между кирпичами. Работа была изумительная — малюсенькие лепестки, скрученные из сигаретной фольги, сверкали как бриллиантики. А в самом низу стебля даже был листик.

— Одна моя знакомая могла сделать такое, — сказала Тилли и вручила мне цветок.

Я подумала было на Кэла, но это на него не похоже.

Потом несколько дней — ничего. Я уже почти забыла об этом, как вдруг в четверг обнаружила на том же месте розовый цветок, на этот раз настоящий. В трубочке из бумаги для записей, закрепленной гвоздиком и перевязанной золотой ленточкой. «Какой-то мусор», — подумала я, но это показалось мне неслучайным. Цветок я поставила в бокал с водой. Он упал на бок и всплыл, лепестки потемнели. Остальное я выкинула.

Вчера появилась гирлянда из бутылочных крышек, нанизанных на электрический провод, потертый стеклянный кружок и несколько кусочков коры. Я как раз возвращалась из супермаркета, чувствуя, как острые углы коробок впиваются мне под мышку. Наклонившись, я подняла провод и обнаружила, что к нему привязан аккуратный оранжевый квадратик из картона, истыканный ручкой, — узор из маленьких дырочек с бледными следами чернил по краям. «Наверно, дети играют. Просто детские шалости».

Я выставила поделки на подоконник, и от этого на душе почему-то стало легче.

И вот сегодня, открывая дверь агенту по недвижимости, я замечаю блеск золотой фольги на крыльце. Но гость закрывает мне обзор.