Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Дайнэ-младший, избавленный наконец от необходимости стоять у перил и махать рукой отцу на прощание, был уже на палубе в кормовой части корабля, весело играя с двумя новыми товарищами. Там, под надзором палубного служителя, он был в безопасности.

По мере того как лайнер, выходя из пролива, разворачивался на восток вдоль рифовой гряды, из-за кормы выползал, описывая круг, город, напоминающий по внешнему виду муравейник, что, впрочем, можно сказать о любом городе. За городом, ютясь на выступах гор, примостились богатые разноцветные дома пригорода, и даже отсюда было хорошо видно, как от их оконных стекол нет-нет да и отразится шаловливый солнечный луч. А над всем этим — застывшие в своем величии горы под пышным зеленым покровом, который, казалось, потеками сползал вниз и грозил накрыть собой улицы и дома. И между горами, кораблем и берегом от самой поверхности воды до самого неба — ничего, кроме воздуха, воздуха, который здесь, на море, и в горах обладает неповторимым качеством: через него можно видеть удивительно далеко. Только отсюда получаешь истинное представление о том, как выглядит Гонолулу.

Прямо перед собой на побережье Карен различила маленькую бухту, используемую для причала рыболовных судов. После нее будет парк Моана, потом — гавань для стоянки яхт. Вскоре должен будет показаться форт де Раси, а затем и Уайкики.

— Очень красиво, не правда ли? — произнес рядом с ней мужской голос.

Она обернулась и увидела молодого подполковника авиации — того самого, который в толпе сгрудившихся у борта пассажиров стоял рядом с ней, когда корабль отваливал от пирса. Он стоял тогда в нескольких шагах от нее, облокотившись на перила, и грустно улыбался. Когда пирс скрылся из виду и пассажиры начали расходиться, он двинулся вдоль борта и затем куда-то исчез, может быть, пошел пройтись по палубе — во всяком случае, она о нем позабыла.

— Да, — улыбнулась она, — очень красиво.

— Мне кажется, красивее места я в жизни не видел, — сказал молодой подполковник. — И уж конечно, это самое красивое место из всех, где мне приходилось жить. — Он бросил сигарету за борт и скрестил ноги.

— И у меня точно такое же чувство, — улыбнулась Карен. Она не переставала удивляться тому, как молод он был для подполковника, хотя, конечно, в авиации это не редкость.

— А вот теперь меня посылают домой, в Вашингтон, — сказал он.

— А почему это вдруг летчика отправляют на пароходе? — улыбнувшись, спросила Карен. — Мне кажется, вы должны были бы лететь на самолете.

Он с пренебрежением дотронулся до левой стороны груди, где рядом с орденскими ленточками «крыльев» не было.

— Я не летчик, — виновато сказал он. — Я тыловик.

Карен поняла, что допустила бестактность, но виду не подала.

— И все же, мне кажется, они могли бы вас отправить самолетом.

— Очередность, милостивая государыня, очередность. Все дело в ней. В общем, направляюсь я теперь в Вашингтон, где совершенно нпкого не знаю. Ковать нашу победу. После того как пробыл на острове два с половиной года и знаю здесь всех и вся.

— Я довольно многих знаю в Вашингтоне, — с готовностью сказала Карен. — Если хотите, могу дать вам несколько адресов.

— Буду вам очень признателен.

— Пожалуйста. Правда, среди них нет сенаторов или банкиров.

— Ничего. И на том спасибо.

Они оба рассмеялись.

— Зато могу гарантировать, что все они чудесные люди, — с улыбкой сказала Карен. — Я живу в Балтиморе. Еду туда с сыном.

— С сыном?

— Вон он там. Самый большой.

— Да, парень здоровый.

— Уже бредит военным училищем.

Молодой подполковник взглянул на Карен, и она подумала, не прозвучали ли в ее словах горькие нотки.

— Я ведь и сам начал службу рано, получив звание офицера резерва еще в колледже.

Он снова внимательно посмотрел на нее по-мальчишески живыми глазами и затем выпрямился, оттолкнувшись от борта.

— Ну, до свидания. Не забудьте об адресах. И не просмотрите глаза, глядя на берег.

Он отошел, и Карен почувствовала облегчение. Теперь у перпл была лишь невысокого роста хрупкая девушка, одетая во все черное.

Глядя по-прежнему вперед, в направлении носа корабля, Карен следила за тем, как медленно приближался мыс Бриллиантовый.

Если гирлянда поплывет к берегу, ей суждено вернуться, а если она поплывет в сторону моря, то нот. Она бросит за борт все семь гирлянд. Это лучше, чем оставлять их у себя и видеть, как они сохнут и вянут. Тут же она внесла в свое решение поправку: она оставит красно-черную бумажную гирлянду от полка. Сохранит ее как сувенир. Надо полагать, каждый рядовой или сержант срочной службы, кто когда-нибудь служил в полку и по окончании срока службы вернулся в Штаты, хранит в своем сундучке такую гирлянду.

— Как прекрасно, правда? — сказала девушка в черном, стоя у перил на некотором отдалении от Карен.

— Да, просто необыкновенно, — с улыбкой ответила Карен.

Девушка из вежливости придвинулась к Карен на пару шагов вдоль перил и остановилась. Гирлянд на ней не было.

— Так не хочется отсюда уезжать, — мягким голосом сказала она.

— Это правда, — улыбнулась Карен, хотя девушка, того не ведая, нарушила ход ее мыслей. Карен заметила девушку еще раньше. Сейчас, взглянув на нее, она подумала, что по осанке и манере держаться ее можно, пожалуй, принять за киноактрису, застигнутую здесь войной и возвращающуюся теперь домой таким медленным, но единственно доступным способом. А как одета! Весь наряд черный — простой, строгий и в то же время чрезвычайно дорогой.

— Отсюда даже не скажешь, что идет война, — сказала девушка.

— Все вокруг выглядит очень мирным, — улыбаясь, подтвердила Карен. Уголками глаз она посмотрела на драгоценности незнакомки — кольцо на правой руке и ожерелье на шее, которые хотя и были из чистого жемчуга, не били в глаза показной роскошью, а несли на себе печать изысканности и простоты. А между прочим, такая безупречная простота сама по себе не приходит. Карен знала это по себе, по своему опыту. Для этого нужно или держать пару служанок, или следить за собой самой, тратя па это очень много времени. Сейчас, не без зависти глядя на это воплощение изысканности, Карей почувствовала себя почти убогой.

— Мне кажется, отсюда я вижу место своей работы, — сказала девушка.

— Какое же это место? — с улыбкой спросила Карен, вызывая собеседницу на продолжение разговора.

— Я работала в американской посреднической фирме, личным секретарем. — Она повернулась к Карен, и на ее очаровательном, по-детски открытом, бледном лице, едва тронутом лучами солнца и обрамленном черными как смоль, длинными, до плеч, волосами, расчесанными на прямой пробор, появилась улыбка.

«Да ведь у нее лицо мадонны, — подумала про себя Карен. — Глядя на нее, невольно начинаешь думать, что находишься в картинной галерее».