Максим Михайлов - Плач серого неба

— Карл, — серьезно выдохнул я, — ты меня так не…

Не успевшая родиться паника разбилась о звонкий девичий смех.

— Забавные вы, — радостно сообщил из-под зонта знакомый голос. — Дядька, держи свои билеты.

— Это… Вот чтоб тебя! — Багровый Карл выхватил у Леморы куски бумаги и принялся яростно ими обмахиваться. — Ты чего пришла? Тебя ж, небось, ищут!

— И еще как, — девчонка посерьезнела, сохранив отсвет улыбки лишь в уголках глаз, — да только тяжело им придется. Они ж меня в лицо не знают.

— Рад, что ты в добром здравии, — осторожно заметил я, — но что это за маскарад?

— Надо же развиваться, — альвини пожала плечами, — придумывать что-то новое. Времена настали нелегкие, все меня слушаются. Надо же оправдывать доверие.

— Кто это тебя слушается? — подозрительно спросил Карл, — и с чего вдруг?

— Да Мухи же, те, что остались. Тот гад с собой только главных увел, а остальные растерялись, но остались. А как я вернулась — так и давай спрашивать, что к чему, ну и завертелось.

— Да, но почему у тебя?

— Ну, Астан же на меня западал, это все знали. Хотя девчонки у нас были постарше, и покрасивее, — спокойно заявила Лемора. — Все думают, что неспроста. А им не перечу, мне покомандовать нетрудно.

— Вот же атаманша растет, — смешал горечь и гордость Карл, — рад, что пришла попрощаться.

— А я-то как рада, — хихикнула альвини. — Жаль, Ларры с вами нет, мировая тетка. Увидишь — привет передавай.

— Увижу — передам, — кивнул Карл, — хотя увижу ли? У нее забот побольше нашего будет — она ж сейчас, наверное, всему Союзу объясняет, как непрост их Альбинос. Чувствую, задергают бедную по самое не балуйся.

— Ну, тогда только с тобой прощаюсь, — девчонка дернулась обнять карлика, но решила не срывать маскировку и превратила рывок в глубокий реверанс. Со мной попрощалась сухим кивком, но я не обиделся. Питать ко мне теплые чувства ей было, в общем-то, не с чего.

— Слушай, а это правда, — насчет доносов? — Карл смотрел исподлобья, потирая бороду. Делать на площади было больше нечего — ее быстро заполняли машины и повозки очень загадочного и официального вида. Мы стояли у тлевшего полуразрушенного здания на углу Железнодорожного тупика и, как бы жутко это ни звучало, грелись.

— Правда, — я отвел глаза. — Пару раз пришлось.

— Сочувствую.

— Что?

— Сочувствую. Я знаю, что такое допрос у синих.

— Откуда?

— Сам угадаешь?

— И тебя допрашивали?

— А то ж. Помню, даже детство свое вспомнил.

— Сочувствую.

— Нет уж. У меня все позади. А вот тебе и впрямь не позавидуешь.

— Отправляемся! — шофер ожесточенно затряс медным колокольчиком.

Робкий и тонкий, словно корка весеннего льда, под которой замерли возбужденные волны, гомон пассажиров выпростался из небытия и принялся расти. Это и в самом деле свершилось. Мы отправлялись в Эскапад. И ничто — теперь ничто уже не могло нам помешать.

— Стойте! — громкий крик прилетел извне, схватил готовую захлопнуть дверь руку шофера и остановил ее. Довольный гомон немедленно стих. В десяти головах, включая мою и карлову, пронеслась мысль "Ну, вот оно". Иначе и быть не могло — всякий раз, когда ты думаешь, что твои беды позади, Вимсберг…

— Я страшно извиняюсь за опоздание, — весело прозвенел за дверью чей-то голос, и мы с цвергольдом недоуменно воззрились друг на друга. — Обмен билетов — страшная морока, честное слово.

— Ну что вы, господин, — водитель был само подобострастие, — всецело рад вас дождаться. Билеты в порядке, прошу. Но честное слово, первый класс…

— Первый класс, — заявил Хидейк, забираясь в экипаж, — трясет не меньше второго, зато скука там смертная. А здесь, — он довольно подмигнул нам, усаживаясь напротив, подле чопорной дамы, — мне будет, с кем поговорить. Что скрасит долгое путешествие лучше простого душевного общения? Госпожа, — альв галантно приподнял цилиндр и, немного помешкав, поставил его себе на колени, — нижайше молю вас слегка подвинуться. Мой спутник несколько угловат и уж точно холоден на ощупь.

И вновь мне показалось, что выражение в глазах вошедшего последним ящера все-таки было.

Громкое "ффых!" перекрыло все звуки. Засопел, застучал двигатель, тихо скрипнули колеса, хрустнули затекшие железные суставы, экипаж, ощутимо вздрогнул и тронулся. Мы замолчали и уставились в окна, за которыми сначала медленно, а потом все быстрее побежали, качаясь, мокрые дома. Высоко над ними привычно плакало серое небо Архипелага.

Но нас его слезы не касались.