Шерли Грау - Кондор улетает

Анна ошиблась. Он не хотел вспоминать все эти дома на всех этих протоках, дворы с тощими курами, провонявшие запахами уборной, креветок и приманки. Он не хотел вспоминать об этом и вспоминал только в случае необходимости. Но он не стыдился своего детства.

— Я ни разу не спал на настоящей кровати, пока не попал в Батон-Руж. И привыкать мне было очень трудно.

По ее лицу скользнула тень.

— Ты мне рассказывал.

Но он не замолчал.

— Крохотный домишко, битком набитый разными людьми. До сих пор не понимаю, как это я не заразился туберкулезом от матери.

— Роберт, ты мне об этом уже рассказывал. Хочешь рассказать еще раз?

Как она это сказала! Он скорчился в безмолвной злобе. Хочешь исповедаться мне в своих прегрешениях? Да что она знает, черт подери?

— Что ты знаешь? — спросил он вслух.

— Только то, что ты мне рассказывал, Роберт.

Спокойная терпеливость в правильных чертах ее лица. Что-то неизменное и неменяющееся. Его злоба волной накатилась на ее назойливую любовь. Накатилась, изогнулась гребнем и отхлынула. И исчезла. Он не мог понять, почему вообще рассердился. Она же не виновата. Ей незачем понимать. А ему незачем считаться с ее мнением.

Он встал. Одеревеневшая спина неприятно ныла. Так, значит, он все-таки не привык спать на голых досках. Им вдруг овладела смутная грусть. Словно он потерял что-то дорогое.

Два дня он смирялся и терпел. На третий день его начало терзать беспричинное беспокойство. Ночью он спал плохо, а потому во второй половине дня непрерывно дремал, просыпаясь с тяжелой головой, потеряв всякое представление о времени. Он был измучен надоевшей вереницей бесконечных пустых солнечных дней.

И в этот день он спал, когда зазвонил телефон. Трубку сняла Анна. Она не стала его будить, и, очнувшись от потной, тяжелой дремоты, он увидел, что она сидит у окна.

Одного взгляда на ее лицо оказалось достаточно: он резко втянул воздух сквозь сжатые зубы, и дурман сна и скуки сразу рассеялся.

— Анна, что случилось?

— Папа ранен.

Чем сильнее она была взволнована, тем труднее было это заметить по ее лицу. Неужели она способна вот так же держать в узде и свои чувства? Способна сделать так, чтобы желудок не сжимался и по внутренностям не пробегала судорога? Способна усилием воли успокоить страх? В монастыре ее научили сдержанности… но подразумевает ли это столь полный контроль над собой?

— Кто-нибудь звонил? — спросил он осторожно: по этому невозмутимому фарфоровому лицу могли побежать трещины.

— Тетя Сесилия. Примерно час назад. — Без выражения. Без окраски. Серые бесцветные звуки.

— Как его ранило?

Ее руки, неподвижно лежавшие на коленях ладонями вниз, не шевельнулись.

— Тетя Сесилия удивительно умеет напутать. — Анна смотрела в окно на белесо-голубое летнее небо. — Она говорит, что на магазин был налет.

— Какая-то ерунда.

— Не знаю, Роберт. — Руки на миг приподнялись, словно прося извинения. — Папа запретил сообщать нам об этом. Она звонила тайком.

— Анна, ты хочешь, чтобы мы вернулись?

Она не отвела взгляда от окна. И он снова подумал о том, какую неизгладимую печать наложила на нее монастырская школа. Ее голову, изящно посаженную на тонкой шее, словно обрамлял монашеский чепец. Стоит чуть-чуть скосить глаза — и он увидит накрахмаленный апостольник и черное покрывало. Все это было в ее позе. Терпеливой, отрешенной, неистово высокомерной.

От этих мыслей остался неприятный привкус. Точно какой-то запах пропитал шторы, задержался в ковре.

— Так вернемся, Анна.

— Только не ради меня.

— Конечно, — сказал он. — Но давай вернемся.

Она собралась за полчаса, не забыв даже коллекцию морских раковин.

Воздух был душным, пыльным и жарким. Грозовые тучи на горизонте казались чернее обычного. Роберт заметил в их темных клубах вспышки четочных молний. Ехать будет нелегко, решил он.

До своего дома они добрались за полночь. Два фонаря на улице не горели, и маленький белый коттедж был почти невидим среди густого кустарника. Тараканы торопливо исчезали в щелях веранды, из открытой двери в лицо им ударил пахнущий краской жар.

— Боже мой! — сказала Анна.

Роберт начал открывать одно окно за другим. Наружный воздух казался свежим, легким, прохладным от листвы… Он слышал, как Анна нетерпеливо стучит по рычагу телефона. Он ничего не ел чуть ли не с самого утра, но не чувствовал голода. Ему хотелось пить. Стаканы на полке казались запыленными. Он сполоснул стакан и налил его до краев. У воды был вкус замазки. Он открыл бар и достал первую попавшуюся бутылку. Ирландское виски. Он подлил виски в стакан, помешал пальцем и залпом выпил. Пожалуй, можно обойтись без льда.

— Папа дома, Роберт! — крикнула Анна. — Он говорит, чтобы мы к нему не приезжали.

Хочет показать им, что ему все нипочем. Что он поступает по-своему вопреки любым обстоятельствам и неудачам…

— Папа, — говорила Анна, — я просто хочу убедиться, что ты хорошо себя чувствуешь. Ты знаешь, что иначе я не смогу заснуть. — И она повесила трубку.

Роберт тихонько присвистнул.

Анна водила, пальцем по телефонной трубке.

— Не сердись на меня, Роберт.

— Да кто на тебя сердится?

— Это только естественно, если дочь боится за отца.

— Послушай, Анна, — сказал он. — Если ты хочешь его увидеть, мы поедем туда. Только и всего.

Роберт узнал коренастого человека, который открыл им дверь. Джеспер Лукас. Он уже много лет работал у Старика, то в одном месте, то в другом. Начал он барменом в первом казино Старика, во Френсискен-Пойнт. Когда Старик открыл ночной клуб побольше, в Саутпорте, Лукас был там банкометом. Когда Старик купил отель «Сент-Джон», Лукас стал сыщиком. Одно время он вел бутлегерские операции Старика в восточном Техасе. Когда Старик прекратил этим заниматься, Лукас стал сыщиком в универсальном магазине.

Роберт кивнул ему, проходя мимо… Раз тут Лукас, значит, Старик принял все меры.

Старик ждал их, лежа в постели. На нем была ярко-синяя пижама. Левая рука до плеча вся в бинтах.

— О, папа! — сказала Анна.

— Теперь, когда ты все увидела своими глазами, — саркастически заметил Старик, — можно нам всем отойти ко сну?

— Тетя Сесилия была в ужасе, — сказала Анна.

— Она дура. Я ее давно отправил домой.

— Мы могли бы выпить за вашу удачу, если бы Джеспер налил нам виски, — вмешался Роберт.

Джеспер в дверях кивнул.

— Я недавно пил ирландское, — добавил Роберт. — А как вы?

— Сойдет, — сказал Старик. Кожа еще туго обтягивала его виски и скулы, но по щекам разбегалась морщинами, как небрежно постеленная скатерть.

Джеспер принес рюмки. Роберт отпил половину и потер ледяным стеклом обожженное солнцем лицо. Он услышал легкий шорох щетины.