Шерли Грау - Кондор улетает

Хотя он часто обедал со Стариком, жил он у себя, в свадебном домике жены, таком маленьком, таком безупречном. (Анна осталась в Порт-Белле.) Дом совсем не изменился: та же мебель, те же украшения. Он не помнил, красились ли стены еще раз. Наверное, решил он, но цвет их был точно таким же. Пятнадцать лет и ребенок словно не оставили никакого следа — дом по-прежнему в каждой мелочи выглядел таким новеньким и нежилым, словно только что сошел с глянцевитой страницы иллюстрированного журнала. Пустота дома успокаивала его. Бесшумное безупречное функционирование завораживало. Он никого не видел, но посуда после завтрака была вымыта, постель застлана. Иногда развлечения ради он прятал свое грязное белье — засовывал рубашку за кровать, запихивал носки в глубину ботинок, вешал костюм не в тот шкаф. Невидимые люди всегда все находили. И возвращали дому его безупречный порядок.

В течение всего этого года, первого послевоенного года, его жизнь казалась такой же налаженной, как дом. Их дела, питаемые силой планов, невидимо выношенных Стариком, процветали, их состояние росло. Даже у Анны появились свои интересы — Сосновый фонд. Он поглотил почти все военные прибыли ее отца (Роберт содрогался при мысли об этой сумме). Анна преобразовывала городок Коллинсвиль — она строила там больницу, а затем собиралась построить первые в городе ясли. Она планировала его экономическое возрождение. И только богу известно, что еще, думал Роберт, но в любом случае обойдется это очень дорого…

Иногда ему казалось, что деньги — это невидимые колеса, на которых он плавно катит по дням своей жизни, что Старик — фокусник, под платком которого появляются и исчезают предметы. Старик был всюду и во всем. Сила семьи, энергия, деловая хватка — все это шло от него. Роберт отдавал себе отчет в положении вещей, но, в сущности, его это не трогало. Он даже подозревал, что успехи, которые он считал своими, были подсказаны ему Стариком, но так умело, так тонко и ненавязчиво, что он этого не заметил.

(Однажды он спросил Маргарет: «Как ты думаешь, мы сумеем управляться без него?»

Она очень нежно потерла его щеку пальцем: «Я, Роберт, сумею. А ты?»)

Он начал бывать на вечеринках у Маргарет, они ему нравились, хотя неделю спустя он уже не помнил, кого там видел.

Все началось с телефонного звонка. Маргарет сказала:

— Фил заболел, Роберт, и мне сегодня необходим мужчина.

— Какой Фил? — спросил Роберт. — И почему «необходим»?

— Господи, да число за столом будет нечетным! А теперь я уже никого не смогу найти. Я же про сегодняшний вечер говорю.

— Это я понял.

— Ты способен не заснуть за обедом?

Он почувствовал легкое раздражение.

— Было бы из-за чего не спать!

Почему-то было странно видеть толпу незнакомых людей в столовой Старика (сам Старик удалился к себе наверх, он не любил общества), слышать смех и позвякивание фарфора, глядеть на смуглое лицо Маргарет по ту сторону стола, разделенное натрое мерцающими язычками свечей. В десять часов ему нестерпимо захотелось спать. Почти немедленно Маргарет подергала его за локоть:

— Проснись!

Он виновато улыбнулся.

— Послушай, — сказала она. — Пойди спой с ними. — И она кивнула на седого мужчину, который барабанил по клавишам рояля.

— Я не могу понять, что он играет.

— Клайв знает всего одну песню. Ведь так, Клайв?

Прищурившись за очками, Клайв кивнул.

— Песня моего старого доброго колледжа — единственное, что я все-таки выучил! — Он наклонился над клавишами, сосредоточился, потом откинул голову и запел: «Бульдог, бульдог, гав-гав-гав…»

Высокая худая женщина в желтом платье взяла Роберта под руку.

— Вы очень милый. Давайте петь.

Он покорно стал рядом с ней у рояля и позволил ей облокотиться на себя. Было время, подумал он, когда от женского прикосновения у него защекотало бы кончики пальцев, все тело сводила бы судорога и он боролся бы с непреодолимым желанием броситься, схватить, сжать… Но теперь он не испытывал ровно ничего. Желтое платье было красиво, сама она достаточно привлекательна, ее духи благоухали пряно и властно. Но ему все это было ни к чему.

Когда он добрался до постели, его мутило от усталости. Весь следующий день он чувствовал себя ужасно. Чтобы еще когда-нибудь, думал он… Нет! А через несколько дней Маргарет сказала:

— Роберт, у меня сегодня свободный вечер, а в «Голубой комнате» выступает Фрэнки Лейн. Давай пообедаем вместе. У меня что-то нет настроения сидеть дома в одиночестве.

Потом он решил, что согласился из-за скрытой оскорбительности ее тона.

После этого все пошло легче. Она брала его на вечеринки к своим знакомым — туманная смесь лиц. Они кончались одна позднее другой, и, возвращаясь домой на рассвете, когда на востоке уже занималась заря, он обязательно засыпал, предоставляя ей болтать с шофером Старика.

Его светская жизнь кончилась так же внезапно, как началась. Прибыла его новая пятидесятипятифутовая крейсерская яхта, которую он заказал в прошлом году. — У него прежде были парусные лодки, но он всегда ходил на них с Энтони, темноволосым мальчиком, чье лицо было неясным отражением его собственного… нет, ему не нужны парусные лодки. Ведь на них его всегда будет ждать Энтони.

Ну а эта яхта была очень хороша — тиковая палуба (впервые после войны), изящный корпус, удобная каюта. И теперь во второй половине дня Роберт ехал в яхт-клуб и торопливо шагал по лабиринту бетонных причалов к своей красавице. Все долгие летние сумерки он сидел один позади каюты, держа в руке рюмку с виски, и смотрел, как тени медленно окутывают гавань. Когда становилось совсем темно, он возвращался домой, заходя поужинать в закусочную «Магнолия», щеголявшую белыми колоннами. Там всегда было полно студентов. Они тесно сидели у стоек, пересмеиваясь, голова к голове. Несмотря на шумный кондиционер, зал вонял луком, кухонным чадом и сладкими духами. Роберт съедал два рубленых бифштекса, заказывал шоколадный мусс и разглядывал огромные картины с белыми магнолиями, ощущая вокруг себя веселую суету юности. У него было там любимое место — крайнее у стены. Оттуда он видел всю стойку, и дверь, и кассу. Он ощущал трепет всех этих молоденьких девушек с растрепанными волосами и летними лоснящимися лицами. И металлический запах пота их спутников.

Возвращаясь к своей машине в густой летней тьме, напоенной ароматом душистых олив и мирта, он думал о том, какими юными они выглядят, какими здоровыми… Он так никогда не выглядел. Он никогда не был юным. Он был всего лишь малолетним. Когда-то… Давным-давно.

На мгновение он увидел перед собой того малолетнего старика, каким он был в детстве…

А теперь он был просто стариком. Он пережил войну. Он видел могилу своего сына. И свою мужскую смерть — без плотской страсти оставалась только огромная пустота, неприкаянность, головокружение…