Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Что нос повесил? Что-то случилось? — участливо спросил он меня, хотя я мог бы задать ему тот же вопрос.

Согнутым пальцем он приподнял мой подбородок.

— Посмотри мне в глаза. Может, это та…

Под «той» дед всегда подразумевал бабушку Мазаль.

— Аракси обманула, что будет писать. А ведь обещала…

— Аракси, это твоя подружка, которая уехала? Знаю, знаю. Раз обещала, значит напишет. Когда армянин обещает, он держит слово. Так и знай. Армяне — порядочные люди. А Париж, мой мальчик, далеко. Совсем не так близко, как, скажем, квартал Каменица. Или село Цалапица. Знаю я этот Париж, есть у меня там друг, Робеспьером кличут. Пивали с ним ракию в бистро недалеко от Бастилии, аккурат напротив ихней турецкой бани. «Аврам, — сказал он мне тогда, — много напитков довелось мне отведать, но другого такого, как болгарская анисовка, в мире нет». — Вот так-то. Были вроде, как братья, а вот поди ж ты, от него до сих пор нет письма. Потому что французской почте нелегко сюда добраться, мой мальчик, очень даже нелегко. Пешо, принеси-ка лимонаду для Берто.

С неба сыпались крупинки снега. Старый автобус остановился на безлюдной деревенской площади, с него неуклюже, как-то задом слез толстый милиционер, который, пыхтя, помог Мари Вартанян спустить на землю оба ее чемодана. Потом прямо в грязь соскочила Аракси. Минутой позже от автобуса, заполненного возвращающимися с рынка жителями окрестных сел, осталось только серо-черное облако.

Мать осмотрелась: это было маленькое село прямо посреди поля где-то в северной части Болгарии, безликое и унылое. Огляделся и милиционер, очевидно, эти места ему тоже не были знакомы. Слава богу, к ним по грязи уже спешил щуплый человечек, скорее всего, сельский сторож, в драных резиновых галошах, пилотке пехотинца — память о Балканской войне 1912 года, и с ружьем на плече. Как и полагается, сторож козырнул, а милиционер спросил:

— Где здесь власть?

— Мы и есть власть, — ответил сторож.

Милиционер смерил его взглядом с головы до пят, но воздержался от замечания, лишь сказал:

— Но должен же быть еще кто-нибудь. Председатель сельсовета, или кто-то в этом роде…

— Председателя у нас нет, село маленькое. Вот уполномоченный имеется. Во-он там, пойдемте.

Он услужливо повел их к маленькой обшарпанной постройке, которая, судя по навешанным табличкам, была и сельсоветом, и парткомом, и почтой, и филиалом Болгарского земледельческого и кооперативного банка.

Так они пересекли грязную, ухабистую площадь — мать и дочь из семьи табачных магнатов Вартанян — под присмотром милиционера, несшего один чемодан, и сельского сторожа, несшего другой.

Должно быть, все выглядело приблизительно так, или, по крайней мере, я так себе это представляю.

Уполномоченный, человек пожилой и бедно одетый, долго и внимательно изучал сопроводительные документы, время от времени бросая любопытные взгляды на новоприбывших, робко присевших на скамейку близ пышущей жаром печки-буржуйки.

— Хорошенькое дело! — заговорил уполномоченный, закончив читать. — Интернированы за антинародную деятельность и прочее. У нас тут что, концлагерь что ли, елки-палки?

— Такое вот распоряжение, — виновато развел руками милиционер.

— И какая же такая их деятельность?

— Да откуда ж мне знать. Вроде люди не вредные.

Уполномоченный пальцем сдвинул очки на кончик носа и поверх них уставился на Мари Вартанян.

— Так какая ваша деятельность, товарищ?

— Гражданка… — тихо поправил его более опытный в этих делах милиционер.

— Какая разница! Формальности. Какая ваша антинародная деятельность?

Мари Вартанян пожала плечами.

— Не знаю.

— Так, так… — засуетился уполномоченный, не зная, что делать.

И тут ему на помощь пришел телефон. Человек с облегчением схватил трубку, молча послушал некоторое время и вдруг заорал:

— Да, растудыть ее… понял тебя, понял! Ты мне дурака не валяй, бригады должны работать там, где я сказал, — на канале. Больше лопат и кирок у нас нет, сам кумекай, как быть! Да нет же, нет, ты болгарский язык понимаешь? Чем копать? Деревянными бабкиными ложками, вот чем!

И он сердито бросил трубку.

Милиционер ткнул пальцем в сопроводительный документ.

— Подпиши здесь, что водворенных принял. Мне нужно идти, а то автобус скоро вернется. Им положено каждый день у тебя отмечаться. Это все.

Он небрежно козырнул Мари Вартанян и сочувственно добавил:

— Будьте здоровы! Хочу пожелать, чтобы все ваши проблемы быстрее разрешились!

— Благодарю вас.

Милиционер хотел было еще что-то сказать, но только махнул рукой и вышел.

Уполномоченный долго рассматривал новоприбывших, пригладил торчащие волосы, почесал голову авторучкой и вдруг заорал на сторожа:

— А ты чего здесь торчишь?

— Так охраняю же их.

— Чего их охранять, они что, арестанты, что ли! Пошел вон!

— Хорошо, буду охранять снаружи, — примирительно сказал сторож и с явной неохотой покинул теплую канцелярию.

— Что же мне с вами делать? Средства для проживания есть?

— Нет, — ответила Мари Вартанян. — Мы выезжали на постоянное местожительство, нас сняли с поезда.

— Вот незадача-то…

— Я могу работать, — робко предложила Мари Вартанян.

— Например, кем?

— Могу давать уроки фортепиано и французского языка.

— Что-о?

Мари Вартанян сконфуженно тихо повторила:

— Пианино и французский…

— Эх, люди-человеки, державу пошли свергать, а не знали, что тронь пальцем, ржавая труха так и посыплется. У нас лопат нет, а они — пианино и французский! Только этого нам не хватало: данке шон, битте шон!

— Это не французский, а немецкий, — разъяснила маленькая Аракси.

— Какая разница! Формальности, — подытожил лингвистическую дискуссию гражданин уполномоченный и в безысходном отчаянии уронил голову на руки.

Здесь снова пора сделать небольшой экскурс в палеонтологию. Может показаться, что он чем-то напоминает пространные фантастические небылицы деда Гуляки, но это лишь на первый взгляд. И снова загадка: как по рассыпавшимся костям той эпохи узнать, какие были у нее глаза? Я имею в виду — глаза эпохи. Ибо они, как мы уже сказали, есть окно в душу. Была ли, к примеру, у тиранозавра душа? Некоторые ученые утверждают, что тот исчезнувший тиранозавр был хищником, а другие — что он не заслуживает данного ему определения, поскольку не умел охотиться, был существом кротким и слишком неуклюжим, чтобы преследовать свои жертвы. Оставим ученых в покое, пусть себе спорят, но все же, какие у него были глаза, спрашивается? Потому что, как любил говорить наш классный руководитель товарищ Стойчев, каждое явление имеет и свою обратную сторону. Часто она невидима, но, тем не менее, существует — как обратная сторона Луны. Об этом мы уже говорили.