Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Выхожу из лифта с букетом розовых гладиолусов, ищу нужную мне дверь и нажимаю на кнопку звонка.

Мне открывает супруг Аракси, специалист по ядерным авариям.

— Простите великодушно, я немного опоздал, — виновато бормочу себе под нос, поскольку считаю, что любая попытка объяснить необъяснимое — не более чем пустая трата времени.

Он дружелюбно улыбается, пропускает меня перед собой и кричит:

— Аракси!

Она выбегает из комнаты, я неловко сую ей в руки цветы. Аракси их восхищенно нюхает, хотя отлично знает, что гладиолусы не пахнут, потом целует меня в щеки, скорее, целует воздух вокруг меня — болгары тоже восприняли эту французскую практику целовать воздух. Есть что-то искусственное и в натянуто-гостеприимной улыбке супруга, и в этой имитации сердечного поцелуя, направленного мимо меня, куда-то в бесконечность, к далеким недостижимым галактикам. Да и я сам выгляжу не лучшим образом, с этим нелепым букетом гладиолусов, которые, как оказалось, не пахнут.

Входим в гостиную — весьма прилично обставленный панельный куб, даже с некоторой претензией на роскошь, если учитывать географические широты и довольно стесненные финансовые возможности среднестатистического болгарина.

С кресла поднимается тот самый Панайотов, коротко подстриженный бывший прокурор, все в том же полувоенном черном френче, застегнутом наглухо. Мы здороваемся за руку как старые знакомые — позавчерашний вернисаж и все такое прочее. Я натянуто улыбаюсь, совсем, как хозяева. Но лицо прокурора остается бесстрастным, словно он пожаловал не в гости, а на публичную казнь.

Аракси приглашает всех к столу, суетливо старается рассадить нас поудобнее. В результате мне дважды приходится поменяться местами с супругом и один раз — с прокурором. Весело и якобы непринужденно смеемся.

Хозяин разливает вино, затем хозяйка поднимает бокал.

— За здоровье всех присутствующих!

— Лехаим! — неожиданно добавляет прокурор на иврите, все так же серьезно.

Мы чокаемся. Звенят бокалы…

Мари Вартанян и Аракси сходят с автобуса, за ними еще много женщин. По дороге из утрамбованного шлака каждая несет или сундучок, или корзинку, или узелок. Все посылки заботливо упакованы в белое полотно и надписаны химическим карандашом. Так было и так, видимо, всегда будет в тюрьмах и лагерях в дни свиданий. Именно так я представляю себе случившееся в то утро, много лет назад, в лагере на руднике Куциян. Я глубоко убежден, что если и есть какие-то отличия от реально произошедших событий, то они незначительны.

Мари Вартанян и Аракси, никогда прежде здесь не бывавшие, растерянно двинулись в общем человеческом потоке, жадно прислушиваясь к обрывкам фраз, которыми обменивались те, кто уже разбирался в сути свиданий, приговоров и амнистий.

«К Девятому сентября, [19] Национальный праздник в Народной Республике Болгарии. Отменен в 1990 г. наверняка, будет амнистия…»

«Говорят, что осужденных Народным судом это не коснется…»

«В кирпичных мастерских режим намного мягче. Если можно было бы перевести его туда…»

«Судья Стойновский, только он! От трех до пяти максимум…»

В объединенной общей бедой толпе шли и деревенские бабы, и скромно одетые горожанки, а также те, кого презрительно называли «бывшие». Они выделялись на фоне остальных своей изысканной одеждой. Это были супруги высокопоставленных лиц, хотя и не первого эшелона власти, времен Второй мировой, когда мы были союзниками гитлеровцев и почти двоюродными братьями императора Хирохито. Как правило, это были общественные деятели, чья вина в общем-то не была доказана, промышленники, мелкие начальники того времени. Рыб покрупнее судили по другим международным законам, и те из них, кто уцелел, оказались на нарах в строго охраняемых тюрьмах. Здесь же, в Куцияне, попадались всякие: не только политические, но и уголовники, уличенные в сводничестве, валютных махинациях или разбое.

Бывшие люди. Многие действительно были виноваты — кто больше, кто меньше, но нередко встречались и такие, которых обвиняли чуть ли не в катастрофе, вызванной тунгусским метеоритом.

Мари Вартанян обратилась к пожилому мужчине в потрепанной довоенной шляпе типа «борсалино», который шел с корзинкой, обшитой белым полотном. Адрес получателя был написан красивым крупным, почти каллиграфическим почерком.

— Простите, эта дорога ведет в лагерь Куциян?

— Так точно, мадам. Но если позволите, хочу дать вам совет: называйте его рудник Куциян. Рудник, а не лагерь. Власти не любят это слово. Вы здесь впервые?

— Да.

— Дай бог, чтобы это было в последний раз. Поговаривают, что его собираются закрыть. Вы издалека?

Мари Вартанян вздохнула:

— Да. Еще вчера выехали на автобусе, ждали на вокзалах, потом ехали на поезде и снова на автобусе…

— Держитесь, мадам. Изо всех сил держитесь!

Мари Вартанян кивнула и переложила картонную коробку из-под обуви из одной руки в другую.

— Если вам тяжело, давайте я помогу.

— Благодарю вас, и вправду очень тяжело. Мне сказали, что хорошо бы принести сало и смалец.

— Да, это лучше всего. Питание здесь слабое, а труд — тяжелый. Нужна калорийная пища. Вы позволите?

И пожилой мужчина взялся за другой конец веревки, которой была обвязана коробка.

Аракси шагала рядом с матерью, с любопытством рассматривая ползущие по канату вагончики, крутящиеся стальные колеса, а также маленький поезд, который выскочил из-за двух насыпных курганов шлака и тут же скрылся в темном туннеле.

Несколько позже Мари Вартанян и Аракси уже сидели на перевернутой тачке, мать курила. Напротив находилась будка постового, окрашенная в бело-черную полоску. На будке полоскался на ветру национальный флаг. Барьер был опущен, за ним по неровной местности тянулись заграждения из колючей проволоки, натянутой между бетонными столбами.

Пожилая женщина в деревенской одежде прокричала охраннику:

— Ну, давай же, товарищ солдат! На поезд не успеем!

Парень поправил автомат и сочувственно пожал плечами:

— От меня не зависит, бабушка, я только охраняю. Служба.

Аракси спросила мать:

— А мы сможем поговорить с папой?

— Конечно. Ведь на то оно и свидание.

Человек в шляпе «борсалино» взглянул на циферблат карманных часов:

— Уже одиннадцать. Еще никогда так не задерживались!

— Давай же, дружок!

— Сказал же, не от меня зависит…

Такой бессмысленный обмен репликами между ожидающими свидания и постовым мог бы продолжаться бесконечно, если бы с той стороны барьера не остановился военный газик грязно-зеленого защитного цвета. С него ловко соскочил майор милиции и направился к женщинам. Они повскакивали с мест и беспорядочно сгрудились у барьера.