Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Нонсенс! Вы говорите смешные вещи!

— Куда уж смешнее… прямо помрешь со смеху… комедия, да и только. Хотите, побьемся об заклад?

Лорд, однако, пари заключать не пожелал. Владек по-мальчишечьи шмыгнул носом, огляделся в поисках пепельницы и робко спросил:

— Можно закурить?

— Нет.

— Я так и думал. Ну да ладно… Поверьте слову скромного журналиста, сэр: Шанхай — это дальневосточная Испания. Здесь тоже вслед за генеральной репетицией состоится премьера, притом на поистине необъятной сцене. Но Великобритания еще может предотвратить беду: надо только дать японцам понять, что при первой же попытке дальнейшей экспансии вы их загоните в такую жо….

Лорд Уошборн прервал Владека на полуслове, разразившись многозначительным кашлем — на пороге кабинета стояла сама баронесса фон Дамбах.

— Я что, некстати? Обычно я пунктуальна, как ваш Биг Бен, милорд!

Уошборн слегка поклонился.

— Отнюдь. Вы всегда кстати, баронесса… — И, повернувшись к Владеку, вручил ему паспорт: — Вот ваш документ и… честь имею кланяться. У нас еще будет повод поговорить о репетициях.

— Надеюсь. Надо сказать, что ваша секретарша напустила на меня такого холоду, что я ожидал встретить гораздо более чопорного лорда.

С этими словами гражданин Швейцарии Жан-Лу Венсан запанибрата похлопал лорда по плечу, причем, тот чуть не задохнулся от возмущения, и покинул кабинет, бросив любопытный взгляд на баронессу. Да и она обернулась вслед этому странному человеку в пропотевшей рубахе военного образца и громадных башмаках.

Когда он закрыл за собой дверь, она спросила:

— Кто это такой?

Лорд Уошборн ограничился лишь тем, что покрутил пальцем у виска.

— Итак, милорд, я пришла поговорить о воскресной охоте на бекасов. Зная, какой вы великолепный стрелок, не сомневаюсь, что в воскресенье они дождем посыпятся на нас с неба.

— Ах, если бы так! Глаза у меня уже не те. Видели бы вы меня в молодости, когда я охотился в Индии и Намибии!

— О, нисколько не сомневаюсь, что тогда с неба сыпались подстреленные вами львы!

Со смехом он взял ее руки в свои и покрыл их поцелуями.

Беседуя с представителями еврейских беженцев из Хонкю, лорд заявил, что Великобритания и Германия находятся в состоянии войны и поэтому никаких официальных контактов с представительством Третьего рейха он не поддерживает. Он не солгал, нет! Но неофициальные связи дело другое! Дипломаты служили в Шанхае годами, дружили семьями, их дети ухаживали друг за другом… Вот и баронесса пришла, чтобы договориться о пикнике после охоты на бекасов. Хороший пример того, как война может сблизить людей, чьи государства оказались по разные стороны фронта.

Особенно когда этот фронт далеко — на другом конце света.

Иштван Келети, по прозвищу Мадьяр, с трудом оторвал голову от грязной потрепанной циновки и сел. Потер ладонями лицо, обвел помещение воспаленными глазами в красных прожилках и стал медленно, со скрипом соображать, где же он. Взглянул на огромные ручные часы с защитной сеткой, купленные на черном рынке у английского матроса с военного корабля: воскресенье, 7 декабря, шесть часов пополудни. Пора тащиться в этот проклятый кабак «Синяя гора», что на улице Нанша, недалеко от порта. Нет там никаких гор, одна только грязно-коричневая Янцзы катит тяжелые воды, на которых, когда мимо проходит судно покрупнее, раскачиваются заляпанные бакланьим пометом джонки да катера японской военной полиции.

Затянутые паутиной подслеповатые окошки едва пропускают мутноватый предзакатный свет — зима! Под потолком повисли пласты синеватого дыма. Зябко: мрачное помещение с низким потолком сроду не отапливалось. На циновках вдоль стен лежат в блаженном забытьи или молча, погрузившись в себя, курят длинные бамбуковые трубки оборванцы-кули. Днем раньше им удалось тяжким трудом заработать грош-другой, и они предпочли прийти сюда, вместо того, чтобы в кои-то веки раз набить по-человечески брюхо. Уличные мелкие торговцы вынесут свой товар — воздушную кукурузу, жареный со специями горох и многоцветные сиропы — только вечером, когда толпа заполонит бульвары, а пока что и они здесь. Рядом с бледной, как смерть, женщиной с европейской — скорее всего, скандинавской — внешностью расположились какие-то опустившиеся белоэмигранты в изношенной, еще дореволюционной казацкой форме.

Словом, Мадьяр очнулся в дешевой курильне опиума, чьими «услугами» могли воспользоваться люди далеко не богатые. Здесь предлагали опиум «второго дыма» — зелье, остающееся в трубках после того, как их выкурят в дорогих, куда более комфортабельных и, разумеется, недоступных для всех, курильнях, предназначенных для элиты. Обугленные остатки маковой смолы с высоким содержанием тяжелого вторичного дегтя одурманивали мозг быстро и надежно, как удар молотом по голове. Человек погружался в блаженную полудрему, в сладостное, расслабленное беспамятство. Но когда действие наркотика кончалось, наступало тяжелейшее похмелье, одним из компонентов которого было непреодолимое отвращение к любой пище. Единственное спасение от мук сулила следующая трубка.

Мадьяр очнулся с пересохшим горлом и жуткой горечью во рту, шершавый язык был словно посыпан стружками, каждый глоток причинял боль. Иначе после пробуждения от «второго дыма» и не бывает. Теперь его мучила страшная жажда: наверно, он мог бы выдуть целое ведро рисового пива — отвратительного желтого пойла, ни хмеля в нем, ни пены. Но все же это было лучше, чем кипяченая вода с болотным привкусом из двухлитровых бутылей. Правда, башка от него трещит, будь здоров, так что Мадьяр изобрел для этого напитка, не заслуживавшего пивного звания, собственное наименование: «Самая дешевая головная боль в мире!» За наглость называть себя «человеком разумным» эволюция наказала двуногих прямоходящих самым большим среди всех живых существ мозгом — вот и головная боль у них соответствующая.

Через силу поднявшись, Мадьяр с трудом перешагнул через лежащих, одернул юбку на оголившихся бедрах погруженной в глубокое беспамятство женщины.

— Гуд бай, дорогая Илона! Или Ингрид? Или Жанетта? Передай привет и поцелуй Европе, о которой ты сейчас грезишь. Нашей ненаглядной, нашей проклятой Европе! И дай тебе бог отсюда выбраться, желаю тебе этого от всего сердца!

Свою тираду он изрек по-венгерски, сочувственно глядя на молодую женщину, с полуоткрытым ртом вперившую в потолок невидящий взор, вздохнул и махнул рукой: нет, не выберется, куда там! «Второй дым» держит крепко — как ржавый волчий капкан, как вмурованная в стену каземата тяжеленная тюремная цепь, как каменный якорь, спущенный в непроглядные потемки души.