Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Раздалась команда, и ворвавшиеся во двор мундиры окружили водонапорную башню. Несколько японских смельчаков попытались вскарабкаться по перекрученным взрывом, а местами вообще рухнувшим железным лестницам, но сверху по ним открыли огонь из пистолетов. Штурмом взять башню явно не удавалось. Совершенно неожиданно положить конец этой катавасии удалось быстрее, чем гауптштурмфюрер Штокман, который не питал особого доверия к японцам, мог надеяться — всего за каких-нибудь полчаса. Помогла японская противовоздушная батарея, охранявшая мост, ведущий во Внутренний город не так далеко от завода: одну из зениток навели на водонапорную башню, и всего тремя залпами она превратила в развалины резервуар, приспособленный под жилье этими двумя одержимыми, флейтистом Симоном Циннером и астрофизиком Маркусом Аронсоном, продавцом рисовых лепешек. Конечно, идеальная цель любого полицейского — взять нарушителя живым, но в данном случае добиться ее не удалось. Однако передатчик, на кого бы он ни работал, умолк навсегда.

С большим опозданием прибывший на место событий комиссар Го буквально задыхался от желания услужить Кэмпэйтай. Вот так, с придыханием, он и выложил самые точные сведения об обитателях помещения на верхотуре с окнами-бойницами и наружной галереей. Впрочем, ни обитателей, ни самой верхотуры уже не существовало. Что не помешало «еврейскому царю» во всеуслышание объявить, что он всегда, всегда испытывал подозрения к этой парочке! Наверно, таким образом он надеялся примазаться к славе, которую стяжали блюстители порядка, но просчитался: и у японцев, и у немцев своих забот было невпроворот, так что никто не обратил ни малейшего внимания на видного германиста, крупнейшего специалиста Японии по еврейскому вопросу и переводчика «Майн кампф».

Единственный человек, который смог бы намекнуть на хоть сколько-нибудь правдоподобную разгадку этой мистерии, сейчас метался в жару в белом домике садовника Ву Лаодзяня. Еще при их прощальной встрече с майором Смедли в русской бане Чен Сюцинь предположил, что тот не покинет Шанхай, не оставив на хозяйстве надежных людей. Должен же кто-то поливать цветы в его отсутствие…

Капитан Масааки Санеёси очень удивился, когда ему доложили, что некий полковник имперской медицинской службы просит его принять как можно скорее. Его удивление переросло в изумление, когда неподдельно встревоженный полковник объяснил ему цель своего неожиданного визита: он просил свидания с арестанткой Хильдой Браун.

Санеёси-сан вежливо предложил просителю сесть, угостил сигаретой.

— Извините, полковник, но откуда вам известно, что эта дама арестована? И что она содержится у нас?

— Об этом случае писали чуть ли не все газеты. Я прочитал о нем в Корее: я главный врач военного госпиталя в Кванчжу… Мадмуазель Браун знакома мне по давно прошедшим временам, она мне очень дорога… Буду вам весьма признателен за разрешение с ней увидеться.

В задумчивости, капитан Санеёси принялся сворачивать и вновь разворачивать попавшийся ему под руку обрывок бумаги, с любопытством посматривая на стеснительного полковника, и, наконец, сказал:

— Во-первых, следствие еще не закончено, так что, как вы сами понимаете, любые контакты арестованной с внешним миром нежелательны. Во-вторых… вы отдаете себе отчет в том, что нерегламентированная встреча с подобной личностью может отрицательно сказаться на вашей собственной карьере и офицерской чести? Подумайте сами: японский военный поддерживает связь с работавшей на врага шпионкой!

— Да, да, читал: Мата Хари. Мне не о чем беспокоиться, Санеёси-сан. Встреча, о которой я прошу, носит личный… глубоко личный характер.

Санеёси развеселился:

— Любовные терзания?

— А вот это, простите, вас не касается. Никоим образом…

— Меня все касается. Любая мелочь — вплоть до марки ее помады, а также с кем она бывала в ресторане «Небесная тишина», и что они там заказывали… Кстати, вы в курсе, что у нее есть любовник? Некий журналист, якобы швейцарец, который как сквозь землю провалился.

Тупая боль кольнула доктора Окура прямо в сердце, а в следующий миг оно стремительно ухнуло вниз, в пустоту желудка. Разумеется, он понимал, как глупо, как, в сущности, недопустимо ревновать женщину, не связанную с ним никакими узами, обладавшую правом на собственный выбор. Да и не было между ними ничего, кроме доброго знакомства, и в Париже они расстались просто друзьями… Он ведь не думал, что Хильда, подобно японской вдове, погрузится в вечный по нему траур. Но захлестнувшая доктора Окура эмоция была первична. Она была неподвластна контролю и логике, и из-за этого его чувство вины делалось только острее и глубже.

Он осторожно спросил:

— Простите за вторжение в… строго конфиденциальные, так сказать, вопросы, связанные со следствием, но… Что, мадмуазель Браун действительно работала на какую-то разведку?

— Пока что она ни в чем таком не призналась, так что мы располагаем только косвенными доказательствами. Это все, что я могу вам сказать.

— Если слово полковника японской императорской армии что-нибудь значит, я готов за нее поручиться. Что бы вы про нее ни думали, в чем бы ее ни подозревали, для меня она остается исключительно светлой личностью, не способной ни на какое преступление.

— Очень может быть, полковник, что в ваших глазах все обстоит именно так. Вопрос точки зрения. У нас с вами разные критерии относительно того, что является преступлением, и что нет. Уважаю ваши чувства, но боюсь, что я не в силах вам помочь.

Хироси Окура был человеком застенчивым, и при других обстоятельствах он ни за что не решился бы на то, что проделал сейчас совершенно спонтанно, не задумываясь и вообще не колеблясь. Достав из внутреннего кармана кителя бумажник, он отсчитал тысячу американских долларов и выложил их на письменный стол перед капитаном Санеёси.

— Очень прошу. Совсем ненадолго, всего на пять минут!

Полицейский посмотрел на него с грустью и удивлением. Вот тебе и доктор Окура, как видно, он по уши влюблен в эту женщину, чтобы предлагать такие деньги за короткое с ней свидание! Устало, не спеша, он деловито пересчитал купюры, спрятал, и только тогда сказал:

— Хорошо, полковник, только… смотрите, потом не пожалейте… Вы врач, всякое видывали, и все же… Прошу вас оставить личное оружие у меня в кабинете.

Вход в подвалы, где находились камеры, был на заднем дворе. По кирпичным ступеням они спустились вслед за старшим надзирателем в длинный сводчатый коридор, слабо освещенный подслеповатыми, забранными в сетку лампочками. Надзиратель отпирал бесчисленные решетчатые двери и, пропустив капитана и полковника, старательно запирал их за собой. Выросший в доме богатых родителей, доктор Хироси Окура провел беззаботную юность в элитарных учебных заведениях Новой Англии и Парижа, он никогда не сталкивался ни с чем, что хотя бы отдаленно напоминало открывшийся перед ним ужасный подземный мир. В больших камерах прямо на влажном каменном полу сидели, прислонившись к стенам и положив руки на затылок, десятки задержанных… за какие преступления? Во всяком случае, не за уголовные, ведь Кэмпэйтай — полиция политическая. Дежурные надзиратели неспешно прохаживались по коридору, заглядывали в камеры и, завидев, что кто-то опустил руки, угрожающе стучали ключами о решетку.