Елена Мордовина - Восковые куклы

— Вот я сейчас тебя этим топором! — мальчик в ярости вскинул топор, а старик быстро перехватил его руку.

— А ну, не балуй! — и снова склонился над котлом.

— Пора уходить, — приятель Димы понял, что они здесь некстати, но Дима этого понимать никак не хотел, он выразительно глядел на него, толкал его в бок и молча умолял остаться.

Отход совершился быстро. Они без страха бежали по скальным тропинкам, с разбегу прыгнули вниз и рванули ладони веревкой. Туннель по дороге назад впечатлял уже не больше, чем лаврская пещера. Как стадо газелей, затаптывающее часть самого себя в страхе, они совершали полет.

Едва очутившись на земле, скользкие, грязные, в крови и извести, они взялись спорить из-за бревна с другими пацанами. Бревно они с гордостью препроводили к своей территории и загнали за камни.

Дима вытер голову полотенцем и, не теряя времени, пошел выпрашивать сало у толстого бородача. Трехлетка в синей шапочке снова был на пляже, он глядел, как Дима просит сало, а мамаша что-то нашептывала ему на ухо.

— Как чайки! — крикнул он. — Просите у людей. Вы как чайки!

Саша задумалась теперь о том, откуда берется презрение в словах и позе трехлетнего ребенка. Нашептывания дородной мамаши будут слышны ему, вероятно, до самой старости. Они шли пыльной дорогой, курили, делили чеснок и кричали пошлости в адрес проходящих женщин. Приятель сглотнул сало:

— Эй, подожди! Это он от меня это слово подобрал. Это мое слово, ты… — он дохнул на Сашу. — Незаметно, что я курил?

Пахло мятной карамелью и морем. Начинался дождь, и мальчики желали сделать что-то приятное перед тем, как расстаться. Они сорвали виноград на чьей-то даче и подарили ей целую гроздь. Там же подобрали бутылку.

— Сменяю на желатиновых червей в магазине… Что, Саша? Увидимся осенью, ты за мной приедешь? Адрес я тебе сказал, второй этаж, дверь под лестницей, — и он убежал, сжимая в руках пивную бутылку, которую собирался обменять на желатиновых червей. На его спине блестели дождевые капли, он был счастлив.

Осенний аэропорт был совсем пустым, и Саша скучала в ожидании своего попутчика, который отошел получить багаж. Она изменилась за эти месяцы: истончились руки, кожа стала заметно суше, и тени глубоко очертили глаза; но нельзя сказать, что красота поблекла, скорее, явственнее чувствовался жар под восковым налетом сна, который все-таки одолел ее. Она спала большую часть суток, покачиваясь в этом неживом состоянии, как в перекатывающемся песке, но случайные люди не замечали в девушке ничего необычного, поэтому она предпочитала общаться с ними.

Багаж пришел скоро, ее попутчик появился в дверях с небольшим чемоданом и избавил ее от необходимости оценивать можжевеловые безделушки и покрытых лаком рапанов, которых предлагал купить небритый пьяница в военной форме.

— Недавно рассвело, а он уже здесь мается, — они шли к одиноко стоящему автомобилю. Сонный шофер встряхнулся, согласился довезти их до Севастополя и медленно выкурил сигарету, прохаживаясь по асфальту.

— Хорошо, что я вас встретил, вдвое дешевле будет добраться, а там вы уже возьмете своего пацана — и назад, сегодня же вечером будете снова в Киеве. Шустро это у вас получается, только и успеете, что посмотреть на утренний город.

Этот человек был даже чересчур приятен, от него пахло одеколоном и исходило стремление окружить себя комфортом, казалось, что даже в салоне автомобиля он сейчас найдет полочку для этого одеколона, зубной щетки и бритвенного прибора и станет как ни в чем не бывало взбивать в стаканчике пену, поэтому Саша отвечала ему с некоторой неохотой:

— Я тоже волнуюсь. Понимаете, не хотелось бы его потерять.

— В любом случае, все у него было бы хорошо. Я сам из этих мест. Детство на грани пропасти, которым вы восторгаетесь, сдается мне теперь самым обычным. Да и общество готово сейчас взрастить любую прихоть: я любил высоту, теперь устанавливаю рекламу на высотных зданиях. Только теперь не восторгаюсь. Теперь спокойно закуриваю над пропастью, созданной человеком, и делаю свою работу.

Придется добавить, что с Сашей произошла не только физическая перемена. Постоянная сонливость вызвала некоторое помутнение психики, не отвратительное, но милое, хотя и настораживающее. Музыка конца шестидесятых, старые киноленты, битническая поэзия и скучные встречи в блюзовом баре… Все остальное время она спала.

Они уже приближались к городу по Камышовскому шоссе. Для воскресного дня это была еще рань, и Саше не хотелось тревожить людей в такое время. Они наверняка еще спали, к тому же, она помнила об истерическом темпераменте его мамаши. Хорошо бы выйти у поворота на Фиолентовское шоссе и прогуляться, по шоссе уже ходит автобус, как раз до кладбищ, откуда недалеко до того места, где живет Дима.

— Пожалуй, остановите у того придорожного кафе, там я позавтракаю и на автобусе подъеду позже…

Водитель даже не удивился. Она заметила, что он курит короткий турецкий «Мустанг», и попросила у него одну сигарету. Быстро попрощалась и захлопнула дверцу. Попутчик оторопел от столь неожиданной выходки. Он надеялся продолжить знакомство, прогуляться по утреннему городу и позавтракать вместе, рассказать о своем нудном семействе;

— Да поменьше верьте им здесь… Хоть деньги заплатила. И курит такую дрянь, — водитель махнул головой в сторону зеркала заднего вида. — Известное кафе.

Завтракать Саша не собиралась, ей просто хотелось побродить по осенним зарослям и расслабиться. Она прислонилась спиной к карликовому дубу и достала из кармана шарик фольги — у нее оставалась крошка гашиша как раз в половину булавочной головки.

Ветер шевелил низкорослые дернины типчака, свистел по пустынным плацам по ту сторону дороги до самых шиферных осыпей.

Она подогрела в фольге крошки гашиша, размяла их в пальцах, и, смешав с табаком, засыпала табак обратно в сигарету. Саша решила, что это будет последний раз, когда она подмешивает к табаку гашиш. Сегодня она, наконец, заберет Диму и начнется что-то новое, настоящее, что будет ценнее воспоминаний и ностальгических снов. Она подкурила сигарету и откинулась на спину. Трава скрывала ее, и она могла лежать здесь бесконечно, не опасаясь, что ее заметят.

С этого лета все видения начинались у нее с образа волшебного старика с серебряным прибором для поедания устриц. Она видела его беззубый открывающийся рот, откуда вдруг высовывались автомобильные мосты и надвигался город на склонах холмов, и это, конечно, был не Киев, а Портленд, где Эйнхорн провел два счастливых года с убитой им позднее женщиной. Потом они играли в го, и рука тянулась к фишке сквозь хрустальный бокал, напоминающий ручную гранату. Она чувствовала его подбородок. Воздух наполнялся запахом розового масла…