Елена Мордовина - Восковые куклы

— Отец приехал? — спросил Никита, не зная, как начать разговор.

— Ты про глаз, что ли? Вырезали напрочь! — и он лихо повел рукой, будто говорил о боевом ранении.

Они проворно спускались по запыленной грунтовой дороге к деревне. У Никиты защемило в ноздрях от запаха навоза и влажной земли, только высвободившейся из-под снега.

— Зимой этой, — говорил Николай, — снег был необыкновенно сильный. Почитай во всем Заречье у сараев крыши попроломил.

Мужики, ехавшие на кладбище копать могилу, остановили подводу и поздоровались с Никитой. Вскоре показалась деревня в несколько редких домишек, прорезанная тремя оврагами, и рдеющие отблески обозначили нескончаемые болотистые дали. Возле дома раньше стояли две ветлы, одну из них спилили. На огромной поляне, против крыльца, на таганах кипели три котла — два с водой и один со щами. Женщины суетились возле котлов, их головы повязаны были траурными платками и креповыми лентами. Скворцы в сухой ветле завели весенние гомонливые игры. Никита разглядывал старух, женщин, которых знал еще детьми, разглядывал девочек, пытаясь угадать свое с ними родство.

Он взошел в избу. В задней избе купали петухов в тазу, полном кровавой воды. Бабы щипали петухов, и какая-то колеблющаяся вонь стояла над горой грязных перьев, покрытых темной, коричневой кровью.

— Никита, здравствуй, милый! Вот, вшей набрались! По волосам теперь везде, по рукам.

— А что же это вы их не ошпарили прежде? — вмешался Николай, перебивая слабое приветствие Никиты.

— Где шпарить? Я пух позавидовала ощипать, а ошпарить — так пуха не будет.

Тетки запричитали и принялись обнимать Никиту.

К голландке была прислонена выставленная зимняя рама. Фотографии занавешены, кружевные подзоры с кроватей сняты и сложены горкой на сундук. Старуха что-то быстро произносила, кто-то постоянно входил, прерывал плачущую сестру и спрашивал то про кисель, то просил поискать в сундуке лекарство.

Сразу же его сопроводили с девочкой есть блины к тете Нюре. Двоюродную сестру он и не признал сразу. Встретила его чужая, до чрезвычайности простая в обхождении баба. Он узнал в ней ту девочку, с которой играл в детстве, только когда она усадила его за стол и поставила чашку кислого молока. За окном шевелились красноватые ветки малиновых кустов.

— Бабушка наша была крестницей дочери священника, и крестная подарила ей на именины фарфоровую куклу и серебряные серьги. А к бабушкиной маме приходил дурачок, которого та подкармливала, и однажды он играл с куклой и разбил ее, и бабушка очень долго плакала. По воскресеньям они ходили в церковь и давали всем нищим по три копейки, а однажды мама заболела, и бабушка пошла в церковь одна, а когда вернулась, нашла в кармане три копейки, и долго плакала и все вспоминала, кому она на дала эти три копейки, кого забыла.

Наташа рассказывала это, будто упрекая брата в каком-то непочтительном беспамятстве. Никита не нашел, что ответить.

Тетя Нюра пекла блины.

Черная сморщенная старуха пришла с другого конца села и сразу заговорила по делу.

— Наташка, у бабушки коза была что ли?

Сестра возилась в сенях с кислым молоком и что-то пробурчала в ответ.

— Наташка, ты мне про козу-то что ответила?

— Зимой еще продали.

— Нуте, а я было хотела козу выторговать. Кому, думаю, она теперь?

Старуха бросила блин кошке.

— Я на манной кашице блины пеку, на пшеничке такие пышные не получатся, на пшеничке-то, — прошамкала она и снова вытерла руки о фартук. После этого они заговорили о другом, и к разговору о козе больше не возвращались.

Никита еще немного посидел, поблагодарил женщин и вышел.

Возвратившись от старухи, Никита встретил девочек. Они направлялись в чулан искать жестяную баночку, чтобы засыпать горячие угли в кадило, как приедет поп. Баночку нашли, но она оказалась с дегтем, и за нее невозможно было даже ухватиться. Поп приехал из Долгорукова с небольшим кейсом. Окладистый, рыжеватый, он торопясь читал молитвы, командовал певчими старухами с нестройными голосами и скоро уехал.

В тесной передней избе пахло ладаном. Сестры раскладывали платки и громко вздыхали.

За двором чернело поле. Только к полудню на поле вышел одинокий желтый трактор и поднял сухую пыль. С десяток черных овец неприкаянно бродили по задворкам, обходя стороной тесаные бревна и топча стружку в траве у сарая. Там же лежал огромный крест. Люди сидели на бревнах и курили.

— Мужикам-то и обед никто не отвез, — обратился к нему какой-то незнакомый крестьянин, будто ища сочувствия, — голодные теперича.

Никита не отвечал.

Дети кидали у крыльца полосатый мячик. Он не узнавал почти никого из них. Племянник в растянутой лимоновской майке все время улыбался, разглядывая своего родственника, и ковырял землю носком ботинка. Маленькие девочки с громким смехом разбрызгивали воду. Стонал двоюродный брат, который отравился вчера грибами, скорбно и нерадостно слушал он жалобы печальных старцев с блеклыми глазами.

— Гляди, в Долгоруково, похоже, пожар!

— Сухую траву жгут, — откликнулся другой.

Ко двору неслышно подъехала машина. Это приехал отец. Никита не успел даже как следует поздороваться с ним, все бросились к нему и снова запричитали.

Начались похороны.

Когда процессия подошла к концу деревни, из сарая последнего дома вышел черный бычок и заревел.

Певчие старухи держались важно. Когда они проходили посреди заброшенной деревни, из одного дома вывели под руки девяностолетнюю старуху.

— Нет запасной душеньки-то! — завыла старуха.

Певчие запели.

На кладбище оказалось, что и обед мужикам отвезли, и водку, только водка была налита в канистру и на вкус отдавала скипидаром. Девочка в белом платье скакала возле могильщиков.

Певчие старухи чинно творили обряд, сопровождая его тягучим пением молитв.

Одна из них, одетая во все белое, кинула через могилу курицу. Курица трепыхала крыльями, и тишина установилась такая, как будто кроме этого звука в весеннем воздухе все застыло, и осталось слышно только это трепыханье. Деревья еще не опушились, но сквозь сухую траву у их корней уже пробивались листья земляники. Оградки были затейливо выкрашены: прямые прутки в синий цвет, завитки — в светло-зеленый. Никита дотронулся до сломанной дверцы. Медная звездочка мерцала на земле, отражая солнце. Тихо переговаривались могильщики.

— А кто этот Кирьянов? Чьих будет? Что-то я его не помню, — говорил один.

— Младенцем умер, — так же тихо отвечал другой, и они молчали дальше.

Грачи охраняли бесконечные поля и кладбище комбайнов среди оврагов. Дети бродили среди сухих репейников и чертополохов, разглядывая вросшие в землю оранжевые скелеты допотопных монстров.