Сигурд Хёль - Заколдованный круг

На заявление обвиняемого, что только ненормальный может заранее выбалтывать свои планы, свидетель возразил, что человек, который строил планы убить Рённев, и есть ненормальный.

Обвиняемый повторил, что каждое слово этого свидетельского показания — чистейшая ложь».

Ховард не придал большого значения заявлению Аннерса Флатебю — было совершенно ясно, что это полусумасшедший, а его показания — клевета. И конечно же, найдется какой-нибудь беспристрастный свидетель, который расскажет все, как есть, про Аннерса.

Такого свидетеля не нашлось.

Этот день закончился удивительным происшествием. Обвинитель снова допрашивал Кьерсти, но ничего не добился: она слышала показания Ховарда и повторяла их полностью, не давая сбить себя с толку или запутать.

На показания Антона она только фыркнула.

— Здесь не найдется никого, кто бы поверил хоть одному слову, сказанному Антоном, — заявила она. — Он враль, это все знают.

Рассказ об объятиях ее не смутил.

— Когда Ховард сказал, что собирается поехать на Завод и что-нибудь сделать, я так обрадовалась, что обняла его. Впервые, раз в жизни и всего на минутку. Видно, Антон как раз тогда и стоял под окном. А на следующий день Ховард поехал на Завод и договорился о моем переезде.

Прежде Кьерсти никогда не держалась так уверенно.

Тут снова вмешался судья.

Он разговаривал с ней приветливо, и от его ласкового голоса она постепенно забывалась.

Сначала он спрашивал ее о безобидных вещах: уезжала ли она раньше из селения, знакома ли с заводчиком и его женой, не стало ли ей грустно покидать Ульстад, когда они решили, что надо уехать. И Кьерсти забылась.

Под конец, ласково глядя на нее через очки, он спросил еще более вкрадчиво:

— Скажи мне, Кьерсти Ульсдаттер, ты любишь Ховарда Ермюннсена?

Она вскинула на него большие загоревшиеся глаза и ответила:

— Да!

И вдруг до — нее дошло, что она сказала. Кьерсти разрыдалась, закрыла лицо руками, и потом от нее никто не мог добиться ни слова.

В зале поднялся такой шум, что фогт проснулся.

К ночи к Ховарду, закованному в кандалы и мучившемуся без сна, пришел защитник.

Он принес кучу новостей, и Ховард видел, что он напуган.

Заводчик сейчас живет в Ульстаде, у Гуру, вместе с уездным врачом. Он хлопочет за Ховарда. Он посетил фогта, живущего, как и большинство членов суда, у Нурбю и получил от него разрешение сделать одну вещь. Заводчик был в добрых отношениях с фогтом (который отнюдь не был в добрых отношениях с судьей) и знал, что фогт, добродушный старый человек, жалел Кьерсти, красивую молодую девушку, попавшую в такую отвратительную историю.

— Короче говоря, — продолжал защитник, — уездный врач побывал у Кьерсти и объяснил, что если ее совесть чиста и она желает Ховарду добра, то пусть разрешит ему, уездному врачу, осмотреть ее, чтобы с медицинской стороны подтвердить ее девственность. В настоящий момент дела Ховарда очень плохи (что и ее дела плохи — он не сказал). Но если она добровольно согласится на обследование, бесспорно неприятное для молодой, стеснительной девушки, и подтвердится, что она девственница, то рухнет основа всего обвинения и против нее и против Ховарда. Потому что ведь она и сама понимает: дело построено на сельских сплетнях. Все сплетницы в селении шепчутся и шушукаются про то, будто они с Ховардом в любовной связи, они, мол, договорились убрать с дороги Рённев, но в последний момент одному из них, а может обоим, изменило мужество. Но они все-таки успели нанести Рённев такие телесные повреждения, что она потом умерла от собственных увечий, и это юридически приравнивается к умышленному убийству.

Если будет доказано, что Кьерсти девственница, то обвинение в кровосмешении отпадает само собой, а вместе с ним отпадет и существенный мотив для убийства. Дело тут же рухнет как карточный домик. И все это — в руках Кьерсти, ибо уездный врач счел своим долгом сказать, что он не принуждает ее…

Кьерсти сразу же согласилась, как только поняла, что может спасти Ховарда. И в присутствии Гуру как свидетельницы врач произвел обследование. Оно показало, что Кьерсти — virgo intacta (невинная девушка) и, следовательно, никаких любовных отношений с точки зрения закона между ней и Ховардом не существовало. Уездный врач уже написал свидетельство и утром его предъявят суду.

Защитник, который, собственно, мало что сделал сам, пыжился, как молодой петух.

— По-моему, такой поворот решает исход дела, — заявил он. — Суд может даже снять обвинение, и я нисколько не удивлюсь, если они так и сделают.

Ховард молчал. Мысль о том, что чужие руки касались Кьерсти, была для него нестерпима, и хотя он сознавал, что заводчик и уездный врач действовали из лучших побуждений, он при всем желании не мог вымолвить ни слова.

Но впервые за всю неделю Ховард заснул на несколько часов глубоким сном.

На утреннем заседании защитник попросил слова, истолковал суть сплетен, ходивших в селении, рассказал об инициативе заводчика и под конец зачитал заключение уездного врача.

В зале на мгновение наступила мертвая тишина. Затем поднялся обвинитель и предложил суду удалиться на полчаса, чтобы хорошенько обсудить новое положение дел.

Суд согласился с его предложением, но вернулся только через час; судья, строго посмотрев на присутствующих, постучал молотком по столу и сказал:

— Дело продолжается.

И Ховард подумал: если за этот час с членами суда и произошли какие-то перемены, то разве что вернулись они еще более враждебными, чем уходили.

Судья заявил, что так как заключение уездного врача появилось без запроса со стороны суда и не соответствует определенной юридической и судебной процедуре, то оно рассматривается как не относящееся к делу и не вносится в протокол.

Предполагая, что уездный врач высказал все, что мог в зачитанном уже заключении, суд не видит причин принять его любезное предложение выступить еще и в качестве свидетеля, а потому с благодарностью отказывается от упомянутого предложения.

Защитник побагровел.

Обвинитель продолжал допрос Кьерсти.

Было заметно, что Кьерсти теперь с подозрением смотрит на всех членов суда. Вчера судья одурачил ее своим медоточивым голосом. Она не хотела, чтоб ее еще раз одурачили. На все вопросы обвинителя Кьерсти отвечала угрюмо, хмуро и в девяти случаях из десяти говорила, что не помнит, как было дело.

Ясно — это было видно по лицам членов суда, — что каждой минутой такого поведения Кьерсти только вредила себе. Обвинитель ликовал, а обращение его становилось все ласковее и снисходительнее — бесспорно, вчерашнее поведение судьи послужило ему примером.

— Мы слышали от разных свидетелей, — говорил он, — что между тобой, Кьерсти Ульсдаттер, и твоей мачехой, Рённев Ларсдаттер Ульстад, были плохие отношения в последнее время перед тем, как она… гм… ушла из жизни столь печальным путем. Можешь ты что-нибудь сказать по этому поводу?