Сигурд Хёль - Заколдованный круг

Удивительно, как переменчиво людское мнение.

Большинство женщин в деревушке и далеко за ее пределами остались очень довольны первым приговором, который суд, как выразился судья, вынес для устрашения других, приговорив Ховарда к смерти за убийство Рённев. Это был неплохой урок для тех мужчин, которые всякое болтали по пьянке, а на трезвую голову средь бела дня небось просто скрывали свои темные мыслишки. Бедные женщины, те, которые уже в годах, должны бы постоянно дрожать за свою жизнь, если бы не закон, который раз-другой наказывал так, чтоб остальным неповадно было. И если такой чужак — хотя Рённев и сама была в общем-то пришлой и тоже не без грешков, если хотя бы половина того, что говорили о ней и заводчике, правда. Все ведь знают, что заводчик не раз навещал ее, когда Ховарда не было дома. Нетрудно догадаться для чего. Все знали, что для заводчика не было ничего святого, хоть он человек женатый и все прочее…

Высокомерие до добра не доводит, это лучше всего доказал сам Ховард. Он явился в селение бог весть откуда и женился на одном из лучших хозяйств, но, видите ли, и оно ему не хорошо, нужно его улучшить, все переделать, даже окно в хлеву. Берта-скотница, как ее зовут с тех пор по сей день, хоть она давно уже хусманская жена и долгие годы портит жизнь своему мужу, так та до смешного доходила: бегала кругом и всем рассказывала про окно в хлеву, а ведь это дело десятилетней давности… Но, как было сказано, высокомерие до добра не доводит. Ему, видите ли, казалось, что он на голову выше других. А скоро, глядишь, станет на голову ниже, вот тогда и посмотрим…

Такие и подобные разговоры велись, они то и дело повторялись, повторялись на протяжении недель после первого приговора, стоило собраться вместе двум-трем бабам.

Но тут же раздавались и другие голоса.

А что же с этой девчонкой Кьерсти? Оправдать-то оправдали, да ведь только из-за отсутствия доказательств. Она всегда невесть что о себе воображала, ее с однолетками никогда и не увидишь. Она, видите ли, слишком хороша для них, наследница Ульстада — хутора и леса…

И по мере того, как шло время и зима сменялась весной, а весна — летом, помаленьку наматывался клубок из того, что говорилось и о чем думалось.

Чтоб тебе отрубили голову — это не шутка. Как сказала старая Марта Мубротен:

— Потерять голову под топором — это ли не наказание! Господь бог дает нам только одну головушку.

Сидит он там, бедняга, в своей дыре в подвале, в кандалах на руках и ногах, а впереди его ждет только одно: вытянет шею на плахе и получит по ней топором…

Конечно, если верховный суд утвердит приговор.

А ведь коли на то пошло, Ховард ничего плохого никому из этих женщин не сделал. Даже, можно сказать, наоборот. Всегда был с ними веселый и простой, не раз со многими шутил и смеялся и на свадьбах, и на поминках, и в праздник на рождество. Уж, по правде говоря, Рённев была заносчивее и высокомернее его…

Мало-помалу оказалось, что едва ли во всем селении найдется баба, всерьез верившая, что Ховард заслужил приговор. Не такой он человек… Постепенно люди узнавали, что, когда по осени забивали скот, Ховард под любым предлогом уезжал в лес или в город. Юн рассказывал об этом всей округе. «Я не могу заставить себя убить беззащитное животное!» — сказал он Юну, когда тот однажды стал допытываться, в чем дело.

Нет, было ясно, если Ховард и ударил Рённев о порожек, то уж, конечно, кто-то вывел его из себя. Кроме Рённев, на кухне были еще двое. А эта Кьерсти, которая ходит тихоней и ни с кем разговаривать не желает, а у самой черт под юбкой…

Спору нет, мужики — народ поганый. Но если баба такой породы, что в четверг вечером на метле верхом ездит, то она одна стоит десятка самых отпетых мужиков из семи приходов…

Нет, или Кьерсти накинулась на свою мачеху — любить-то ее было ей не за что, если уж говорить правду, — или она околдовала Ховарда, и он не знал, что делает… А что доктор говорил, она вроде невинная? О, хитрая баба может черт те чего натворить до того, как ее продырявят…

Нет, одно ясно. Если и есть убийца в Ульстаде, так никак не Ховард. Все разом вспомнили, что, когда судья припер Кьерсти к стене, она стояла, как загнанная крыса, и оставалось только выжать из нее признание. И тут вскочил Ховард, так что кандалы зазвенели, и сказал такое, что потом посчитали за признание, сказал, чтобы только спасти эту девку, это дьявольское отродье…

Так снова и снова бабы основательно перемалывали зернышко по зернышку и наконец выкормили утку. А тут как раз пришло сообщение о том, что верховный суд утвердил смертный приговор Ховарду Ермюннсену.

Эта весть за день облетела селение, и, удивительное дело, в тот вечер в кухнях и комнатах воцарилась тишина. Многие считали, что жестоко отрубить человеку голову за убийство, которого, собственно говоря, поди, и вовсе не было, потому что последнее свидетельство — показания Антона — чистейшая ложь. Когда Юн выгнал Антона со двора, все как будто молча сговорились не брать его на работу. Но с голоду он не помирал — ведь есть же куры в чужих курятниках, да и ржаной сноп он всегда может украсть с ближайших хуторов…

С того вечера бабы принялись за дело. Они обходили один хутор за другим. Когда они шли, любоваться было нечем. Одни — плоскогрудые, словно доска для теста, и с торчащими острыми животами. Другие похожи на мешок с картошкой, передвигающийся на двух ногах. Но у всех — большие плоскостопие ноги, которые мчали их быстро, когда они, как теперь, отправлялись с божьей миссией.

Они знали, где в эту пору найти друг друга, и не теряли времени даром на бесполезную ходьбу. Шли, зная, где и когда женщины были одни. По молчаливому согласию они решили, что вмешивать в это дело мужчин ни к чему. Ведь именно за мужиками такие, как Кьерсти, и охотились, и сбивали их с пути.

Случалось, что мужик заглядывал в кухню как раз тогда, когда они толковали о своем деле. Тогда они говорили только: «Мы ведем речь о том зле, что уже случилось и еще случится в этом добром селении. Но это знамение божие!»

Мужик тут же исчезал и сообщал первому, кто попадался ему навстречу: «Я было собрался на боковую, но, думаю, лучше по дождику походить. На кухне у нас сидит эта Улеа Орнес. От дождя всего лишь одна мокрота, а от нее — ох, ты же знаешь эту Улеа!..»

Женщины ходили и на другой день, и на третий…

Нет, с уверенностью никто не мог сказать, которая из них заводила и больше всех старалась. Их было много с самого начала.

На третий день к вечеру — это был четверг — все было готово, гонцы побывали на всех порядочных хуторах и в домиках у порядочных ремесленников, а хусманов они не вмешивали. Пусть после ужина посуда стоит немытая — надо надеть праздничное платье и собраться у кладбища.