Николай Камбулов - Ракетный гром

Она усмехнулась:

— Гость хорош, когда он на следующий день уезжает.

Громов снял галстук, прошел на кухню. Умываясь под краном, крикнул:

— Какой же вы гость, мамаша!.. Это вы зря...

Он долго вытирался полотенцем. Она стояла в дверях и смотрела на него так, будто впервые видела: белозубая улыбка, льняного цвета волосы, закрывшие один глаз, смуглое, очень крепкое тело, обнаженное до пояса, вызвали в ней чувство материнского восхищения. Он заметил это, поиграл мускулатурой, по-мальчишески постучал по груди:

— Звенит, как колокол! — И, надев сорочку, спросил: — Наташа не звонила?

Она не ответила, засуетилась у стола, предлагая поужинать. Но Громов сказал:

— Подождем Наталью. — И прошел к пианино. Сел, очень тихо сыграл Брамса. Потом, вскинув взгляд на Галину Петровну, подмигнул: — Мать, хочешь нашу? — Ударил по клавишам, запел:

Громов слегка повернулся, чтобы взглянуть на тещу, и увидел Водолазова. Когда тот вошел, Сергей не слышал. Он обрадовался гостю:

— A-а, товарищ председатель, дядя Миша! Проходите, проходите. Садись, рассказывай, что новенького в твоем хозяйстве.

— Новенького? Есть и новое. Клад обнаружил. А почему моя сестра такая грустная? — показал он на Галину Петровну, присевшую напротив с сумочкой в руках. — Никак, в дорогу собралась?.. И то верно... в гостях хорошо, но дома лучше. — И вдруг предложил: — Переселяйся ко мне, бросай свой Баку и живи у меня. Три комнаты для одного жирновато, да и скучно...

— Женись, — сказал Громов. — Пятьдесят три года, еще не поздно.

— Юноша! Так называет меня доктор Владимир Иванович Дроздов. Удивительный человек! Видел его утром, опять собрался в горы, к своим долгожителям... Сегодня один из его подопечных умер. Сто двадцать пять лет прожил старик Горбылев. Не знали такого?

— Слышал от Дроздова, — ответил Громов и вспомнил о том, что когда он принял от Водолазова артиллерийский полк, то Дроздов покоя ему не давал своими рассказами о долгожителях. — Он всех знает, кто прожил свыше ста лет, и библейских и настоящих, по фамилии знает. Карась Егор Петрович, говорит, кто таков? Повар генерала Ермолова. А сколько он лет прожил? Говорит, сто пятьдесят семь годиков! И начнет, бывало, перечислять: Назитов из Грозненской области умер ста восьмидесяти лет, Иахамед Афзал из Пакистана двести лет прожил. Солдат моих замучил, все расспрашивал, сколько прожили их дедушки, бабушки и прадедушки. Но однажды Цыганок крепко его разыграл: выдумал бабушку, которая якобы в возрасте ста двадцати лет догоняла самую резвую телку, — засмеялся Громов. — Так что Дроздов прав: ты, дядя Миша, еще юноша, женись...

— Женили на колхозе, с меня хватит. Я однолюб, Серега...

— Привык, не скучаешь по армии?

— Шофер меня мучает: «Товарищ полковник, товарищ полковник» — иначе не называет... Креплюсь, постепенно врастаю в «гражданку». — Водолазов вновь посмотрел на Галину Петровну: — Серьезно говорю, весь дом в твоем распоряжении.

— Я люблю свой город, вся жизнь моя прошла там. Спасибо за приглашение, Миша, но я поеду в Баку. — Она поднялась и, словно неся тяжесть, пошла в кухню.

— Стареет, — покачал головой Водолазов. — Н-нда, значит, стареет... Ты знаешь, зачем я к тебе пришел?.. Мне нужна тонна взрывчатки. Можешь достать?

— Для чего?

— Можешь или нет?

— Не могу. Взорвать, что ли, кого собираешься?

— А если в округ постучаться, к Петру Михайловичу Гросулову?

— Не даст....

— Как так не даст! Не для рыбалки же! Я его политикой прошибу: армия и народ едины. Говорят, он теперь помягче стал, уже не говорит: командир — это винтовка, а остальное амуниция, антабки и ремни... Дай-ка мне его адресок, домашний, не служебный.

— Пожалуйста, запиши... А все же, для чего взрывчатка?

— Засуху хочу взорвать к чертовой матери.

— Каким образом?

— Увидишь и услышишь. Вода пойдет на поля, много у нас будет воды. Много! За адрес спасибо, бывай здоров. — Он подал руку и уже в дверях спросил: — А что, Наталья на работе? — И, не дожидаясь ответа, толкнул дверь.

— Наталья, — прошептал Громов. — Мать, иди сюда, я допою песню.

Галина Петровна, слушая Громова, все больше убеждалась, что не знала его: тот Громов, который ухаживал за Наташей, потом женился, а затем увез дочь, совершенно не похож на этого человека, доброго и сурового, умеющего скрывать свою грусть и тревогу.

«Он любит Наташу, любит». Губы ее дрожали, и она расплакалась бы, но открылась дверь, и на пороге появилась Наташа с фонариком в руке.

Громов еще играл, его голова все ниже и ниже склонялась к клавишам, и Галине Петровне казалось: сейчас он упадет на клавиатуру и вместо музыки она услышит рыдания. Но произошло совершенно другое: он захохотал.

— Ха-ха-ха... Значит, говорите, гость хорош, когда он уезжает на следующий день? — Видимо, он не слышал, как вошла Наташа, потому что, смеясь, продолжал тихонько музицировать. Этот смех удивил и даже обидел Галину Петровну.

«Ах, живите, как знаете, я вам не судья». — подумала она, взглянув на Наташу, которая, бросив фонарик на диван, прошла в кухню.

— Вы это сами решили или кто посоветовал? — Громов повернулся к Галине Петровне, ожидая ответа.

— Что решила?

— Домой ехать...

Галина Петровна взяла фонарик и, рассматривая его, как диковинку, сказала:

— Сергей Петрович, отпустите со мной Алешеньку, хотя бы до осени. Ему у меня будет хорошо, устроимся в Мардакьянах, от моря два шага. Окрепнет. Отпустите...

— Что вы! Я и вас не хочу отпускать!

— На меня у вас прав нет...

— Это верно, прав нет. Но зачем же так быстро уезжать? Или не нравится у нас?

— Отпустите Алешеньку...

— Да, видать, серьезно решили, — тихо произнес Громов и, заметив через открытую дверь в кухне Наташу, сказал: — Она пришла? Наталья, ты слышала, о чем говорит мать?

— Слышала. — Наташа вышла из кухни, села на диван, скрестила руки на груди.

— Ну и как ты думаешь?