Алексей Кирносов - Два апреля

- Не вижу никакого цирка. - Эра пожала плечами. - И в душу я не влезала. Сказала, что мне так надо. Это же для работы, а не для собственного удовольствия.

Овцын засмеялся.

- Если бы Згурский сказал, что ему «так надо», Иннокентий послал бы его к таким отдаленным предкам, что на машине времени не доберешься.

- Меня нельзя посылать к предкам, - сказала Эра.

- Потому Балк и устроил цирк на воде. Ему это припомнят в Диксоне на отвальном банкете.

- Неужели будут смеяться? - спросила Эра.

- Не бойся. Беззлобно, - успокоил Овцын.

Утро выдалось ясное, почти безветренное. Он сходил в радиорубку, прочитал сводки; ничего ободряющего в них не нашел. Карское море вполне соответствовало своему древнему прозвищу «мешок со льдом». Он увидел под бортом мотобот. Нашел Соломона и устроил ему корректную головомойку. Соломон стал оправдываться, что погода тихая и вахта смотрит внимательно. Зачем лишний раз таскать наверх тяжеленный катер?

- Ты такие вещи ему толкуй. - Овцын указал пальцем на чугунный кнехт, на котором давно уже покоился заплетенный восьмерками швартовый конец. - А я не желаю слушать. Ночью все шлюпки должны быть на борту. Кстати, вахту сегодня пусть стоит старпом. Можешь сходить на берег.

- Мне не обязательно, - сказал Соломон.

- Сходи, сходи, а то клюквой обрастешь.

- Вот если только клюквы набрать. Люблю клюкву, - улыбнулся Соломон, позабыв о только что полученной головомойке.

- Отличный фрукт, - согласился Овцын. - Пришли-ка в мотобот моториста.

Он отвез Эру на «Гермес»; их встретил Балк и пригласил к себе пить утренний чай.

- Спасибо, - сказал Овцын. - Мне ловчее дома, со своими. Много вчера набили уток?

- Восемь. И все жирные, - похвастался Балк. - Будут к обеду. Приглашаю.

- Посмотрим, - сказал Овцын. Он попрощался с Эрой, спрыгнул в мотобот с невысокого борта «Гермеса», кинул мотористу: - Домой.

Обедать к Балку он не поехал. Стали подходить за водой самоходки, толклись под бортом до вечера. Обросшие и обветренные старшие помощники самоходок выпрашивали продукты - свежего мясца, картошечки, свежей капустки. На самоходках все эти продукты уже подъели или погноили, а в обширных холодильниках «Кутузова» все добро сохранилось в наилучшем состоянии. Овцын выписывал каждому понемножку. Матросы самоходок тащили мешки к себе, хрустя на ходу капустным листом.

Овцын устал от суматохи, когда она кончилась, решил сходить все-таки на «Гермес», но вдруг одумался и завернул мотобот к «Шальному».

- Не ушел еще? - сказал он Борису Архипову, осматривая снизу, с воды исковерканную носовую часть буксира.

- В ночь пойду, - сказал Борис Архипов. - Что там до утра делать?

- Тогда спускай вельбот.

Овцын отпустил катер, и до берега они с Борисом Архиповым добрались на гребной шлюпке. Нашли в поселке Ксению - она любовалась сухоньким, может даже столетним, старичком ненцем, который плел сеть, - и долго бродили втроем по откосам сопок и болотцам, поросшим мягкими, темно-зелеными мхами. Попался Соломон с мешочком перемешанной с брусникой клюквы, дал каждому по горсти, но задерживаться для разговора не стал - мешочек был еще не полон, а время близилось к полуночи.

- Здесь хорошо, сказала Ксения. - Кто бы подумал, что ягоды растут чуть не на Северном полюсе! Интересно, как Соломон Борисович их видит?

- Он их чувствует, - сказал Овцын. - А до полюса отсюда далеко.

Потом Борис Архипов довез его и Ксению до «Кутузова», помахал

рукой, взялся за весла и погреб к себе на «Шальной».

Овцын все замедлял шаги, постоял у двери, думая, что, может быть, каюта не пустая, может быть, там она - забралась на диван с ногами, читает книгу, непременно какую-нибудь неподходящую, вроде мореходной астрономии, и ждет его... Он зайдет, и она удивится, выронит книгу, протянет к нему руки...

Но каюта была пуста. Впервые за все плавание он ощутил, какой пустой может быть эта вылощенная, отполированная, слишком просторная для одного человека каюта. Вспомнились матросские кубрики с койками в два яруса, в которых он жил давно-давно, так давно, что ничего недоброго не помнил из того сурового и беззаботного времени. И тут он пожалел, что не сходил к Балку на обед, не пошел вечером на «Гермес», а зачем-то весь вечер проболтался на берегу третьим лишним.. Он вышел на веранду, долго, пока тот не скрылся в проливе за мысом. смотрел на буксир Бориса Архипова. Розовый свет июльской ночи, и спокойное море, и тишина создавали ощущение незыблемого мира под небесами, бесконечной жизни и несомненного будущего. Не верилось, что в этот час где-то что-то грохочет, что кто-то спит неспокойно или вообще не спит, ожидая беды. Розовое небо Арктики завораживало и умиротворяло душу; и тогда Овцын понял, почему здешние жители не воюют друг с другом и даже перед медведем извиняются за то, что они его убили.

А утром, когда он проснулся, небо было коричневым от туч и в снастях свистел ветер. Целую неделю ветер крутился по румбовой картушке, швыряя на остров то дождь, то туман, то снег, то морось. А то вдруг ненадолго яснело небо, море становилось прозрачным, и видно было, как под бортом снует стаями рябая пикша, подвсплывая к поверхности и обнюхивая каждый окурок. Матросы ходили на берег в сапогах и ватниках. Они накупили у ненцев оленьих рогов и шкур, тапочек и рукавиц. От этого добра в каютах запахло кислятиной. Впрочем, опытные моряки шкур не покупали. Все равно они, плохо обработанные, осыплются через два месяца, а уж каким дубильным веществом они обрабатываются - о том лучше и не говорить...

К концу недели установился южный ветер, он ровно дул сутки, двое, тащил по небу облака к северу, обволакивал мир теплой влагой. На третий день, когда ветер стал ослабевать, Балк вывел караван в Карское море. «Кутузов» пропустил всех мимо себя и занял свое место в конце колонны. Когда он вышел из пролива, колонна уже распалась, никакого строя не было и в помине, каждый капитан воевал со льдами сам по себе.

- Если нарисовать все кривые, которые мы выписываем, интересный, наверное, получится узор, - заметил Марат Петрович.

- Куда интереснее, - произнес Овцын. - Убавьте-ка ход, товарищ старший. Не надо забегать вперед самоходок. «Кутузов» все время должен быть замыкающим.

- Эти ледышки скрежещут по борту прямо как по сердцу, - сказал

Марат Петрович. - Тоскливо становится.

Он подошел к телеграфу и сбавил ход.

- Тонко подмечено, - сказал Овцын. Скрежет его тоже не веселил. Он хорошо помнил скрежет, слышанный им тридцать первого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в двадцать три часа пятнадцать минут на широте семьдесят семь градусов сорок четыре с половиной минуты. Команда покинула судно на двадцать пять минут раньше. - Думаю, что енисейским речникам придется красить борта заново.