Алексей Кирносов - Два апреля

- Говорят, - пожал плечами Овцын. - Лично и теперь думаю, что была.

- Жолондзю я впаяю выговор по партийной линии, - сказал замполит. - Не за это, конечно, зачем трепать имена. Поводов и без этого достаточно.

- Может, лучше я ему по морде дам? - спросил Овцын. - Все же это милосерднее, чем чернить документы,

- Гуманист ты, Андреич, - усмехнулся замполит. - Не ко всякому, товарищ мой, нужно быть милосердным. Милосердие надо отпускать по очень тщательному выбору. - Он снова поглядел на Овцына серьезно и сурово. - А про морды ты теперь забудь. Иначе пропадешь. Одним махом загубишь всю карьеру. Ты уже не штурманишка, которому такое прощается.

В море вышли только в середине августа, когда задул ровный южак и синоптики сообщили, что освободился ото льда пролив Вилькицкого. «Освободился - это, пожалуй, не то слово», - думал Овцын, оглядывая сквозь редкий туман битые поля льда с отдельными крепостями айсбергов, теснившиеся в проливе между мысом Челюскина и замутненными туманом берегами острова Большевик. Но были разводья, и по ним два ледокола за трое суток вывели караван в море Лаптевых.

И снова, определив широту 77°44'5" и долготу 103°57'0", Овцын вспомнил 31 августа 1958 года, двадцать три часа пятнадцать минут по местному времени, как под его ногами вздрагивала, шаталась и гудела льдина, а оставленный полчаса назад пароход все падал и падал на левый борт, и над трубой еще вился парок, и болтались сорвавшиеся с оттяжек грузовые стрелы, и вдруг пароход сунулся вперед носом и, обламывая об лед мачты, трубу, вентиляционные раструбы, стрелы, - все это лопалось, трещало, разбрасывало по сторонам ощепье, - утюгом ушел под воду, унося две тысячи четыреста шестьдесят пять тонн груза. Тогда он отвернулся от черной полыньи, от товарищей, стал искать что-нибудь в ледяной пустыне и подсчитывать, сколько бы железнодорожных вагонов потребовалось для этого груза. Вышло пятьдесят пятидесятитонных вагонов, целый состав, полностью загруженный, - вот какая вышла катастрофа... Тогда он не вышел в море Лаптевых на океанском пароходе, а теперь вот выходит на озерном буксирчике... Море, коричневое от необыкновенного освещения, слегка штормило.

- Пошел бы поспал, Андреич, - сказал Левченко. - А то я подумаю, что красуешься, из-за меня не сходишь с мостика.

- Думайте, думайте, начальник, - ответил ему Овцын, измотанный тремя сутками проводки. - На то вам и голова приставлена.

Однажды он попробовал заснуть в каюте, добросовестно проворочался полчаса в койке, но ему все время грезилась клетка - он не выдержал, поднялся на мостик и улегся на диван. Тут он заснул спокойно.

Наступило тридцать первое августа, и в одиннадцать тридцать по времени сто третьего меридиана он оторвал взгляд от низин дельты Лены, которую огибал караван, поворачивая на юг, к Тикси. Он сказал старпому «командуйте» и ушел в каюту, потому что не хотел видеть море в одиннадцать сорок пять по времени сто третьего меридиана.

На столе, на видном месте лежала открытка, очень смешная открытка: из скорлупы выбирался желтый птенчик, а рядом зайчик с бутылкой молока, утка с лютиком в клюве, ежик и белочка с тортом, веселый медвежонок с голубым шариком и строгий петух - без ничего. А сверху солнце, гордое и довольное, как только что назначенный министр. И тогда вспомнил, что сегодня его день рождения, потому что всегда вспоминал тридцать первого августа сперва пятьдесят восьмой год, а потом уже про свой день рождения.

- Милая Ксюшка, - сказал он. - Это здорово! Ты, как всегда, отличный парень...

Ему стало радостно, и он пошел наверх, не дожидаясь времени, не думая, не вспоминая.

Навстречу шел древний ледокол, патриарх Тиксинского порта. Со всех судов взмыли ракеты и фальшфейеры.

- Вот тебе и иллюминация ко дню рождении, - сказал Левченко, обнимая его. - Извини, Андреич, подарок за мной. Сейчас нету.

Овцын отпрянул. Ксения - это понятно. Ксения - это так и должно быть. Но откуда Левченко знает, что у него сегодня день рождения?

- Вы тщательно изучили мою анкету, - сказал он.

- Когда ты перестанешь дерзить? - приподнял брови начальник перегона. - Наказать бы тебя за непочтение. Ладно, держи. Вот откуда я знаю.

Он протянул Овцыну голубой радиобланк. Овцын медленно развернул сложенную бумагу, прочел: «поздравляю днем рождения жду целую и знаю где ты сейчас эла».

«Почему Эла? - подумал он. - Ведь должно быть Эра. Что это за Эла? Ах, да! Радисты и имени такого не слышали. Нелепое имя. Редкое. Откуда она знает, где я сейчас? Эра. Никак не приставишь ласкательный суффикс...»

- Ну, прекрати пока радоваться, Андреич, - сказал Левченко. - С ледокола сигналят, чтобы нам подойти. Объяви швартовку.

«Титан» ошвартовался у борта широкого, как блюдо, ледокола. Какое-то важное начальство Ленского пароходства в немыслимо раззолоченных речных фуражках прошло в каюту Левченко. Овцын, обычно любопытный к таким визитерам, на этот раз не стал даже спрашивать, кто это, не сошел с мостика. Он прилег на диван, думая о том, что еще полтора суток плыть, суток трое сдавать судно, суток двое с половиной лететь до Москвы, да и то, если будет хорошая погода, а она в это время здесь как раз и портится. Неделя до встречи. Будет неделя, самая длинная в его жизни. Когда остается неделя до встречи, лучше не присылать радиограмму. Все время человек будет думать, сколько еще до встречи, считать часы, и неделя покажется ему самой длинной в жизни.

В рубку зашли люди. Он скосил глаза - Левченко и один из ленского начальства, лица у обоих красные, веселые. Движения чуть развязнее, чем положено таким важным авторитетам...

«Тяпнули», - подумал Овцын, не спеша поднимаясь с дивана,

- А вот и мой капитан, - слишком громко сказал Левченко. - Морячииа хоть куда.

- Хоть на «Куин Мэри»? - игриво спросил речной адмирал.

- Не посрамит, - стал мотать головой Левченко, - не посрамит!

- Ну что, едем дальше, Георгий Сергеевич? - спросил Овцын.

- Руби швартовы, Андреич, выжимай все обороты! - воскликнул Левченко.

Речник сказал:

- Имеем для вас сюрпризик.

- Знаю ваш сюрпризик! - отмахнулся Овцын.- Идти до Якутска за зарплату по полярным ставкам. Дудки! Ищите другого, подурнее. Как ошвартуюсь, мгновенно давайте мне его. Сдам эту помятую лоханку и домой улечу. Трап на борт, швартовы отдать! - скомандовал он матросам.

- Скажите пожалуйста, уже и помятая лоханка! - вывернул голову Левченко, пытаясь посмотреть на Овцына сверху вниз. - Раз дудки, так дудки Ничего не скажем!

- Не очень интересуюсь, - буркнул Овцын и дал полный ход.

Так он и не менял режима работы машин, пока через полтора суток не вошли в Тиксинскую бухту. Он не глядел на знакомый город, на собравшуюся на причале толпу, не дожидался, пока подтянется караван. С последним оборотом винта он ушел в каюту, лег, и опять, как каждый раз в конце рейса на него навалилась многодневная усталость и хотелось одного -чтобы не дергало никакое начальство, не тревожили никакие посетители, не звали ни на какие банкеты. Он сделал свое дело. Пусть теперь кому положено чистит рабочее место, а кому положено - пожинает лавры.