Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота

Голд теперь был умеренным по отношению почти ко всему, он, как говорил Помрой, пропагандировал напористую осторожность и всесокрушающую инерцию. Внутри у него временами все кипело от зависти, досады негодования и смятения. Голд был против сегрегации и равным образом против интеграции. Он был убежден что женщины или гомосексуалисты не должны подвергаться преследованиям или дискриминации. С другой стороны, втайне он возражал против всяческих поправок, вводящих равные права, потому что определенно не желал, чтобы члены той или иной группы панибратствовали или имели с ним равные права. И причины он имел весьма основательные; его причины были чисто эмоционального порядка, а эмоции, согласно сделанному им выводу, в особенности его собственные эмоции могли представлять собой наивысшую форму разумности. Во всех областях проблемы увеличивались, и он больше не мог найти для них простых решений, но эти тревожившие его дилеммы он держал при себе, а на людях продолжал хранить вид дружелюбной сдержанности и уравновешенной рассудительности, что делало его приемлемым в любом обществе.

Голд теперь мог с апломбом говорить на темы политики, дипломатии, экономики, образования, войны, социологии, экологии, социальной психологии, попкультуры, художественной литературы и драмы, а также на любую из этих тем в любом ее сочетании с другой, потому что обладал предприимчивой изобретательностью и мог связать что угодно с чем угодно.

Голд теперь был гибок и беспринципен и мог, слегка переставив акценты, одну и ту же речь с равным успехом произнести перед собранием пожилых и набожных консерваторов, а за день до этого — перед съездом подростков-маоистов. Голд мог ссылкой на публикацию в газете свидетельствовать, что суд над бывшим губернатором Техаса был проведен не по всем пунктам обвинения, которое тому предъявили, но сегодня он пользовался этой информацией, чтобы подтвердить подозрения аудитории миллионеров в том, что федеральное правительство не имеет никаких симпатий к богатым техасцам, а завтра в аудитории студентов колледжа в тридцати милях от вчерашнего места — чтобы убедительно показать, что, когда речь идет о богатых политиках, правосудие не слепнет, а смотрит в другую сторону. В колледже ему за эту речь заплатили семьсот долларов. Миллионеры не дали ни хера.

Он предпочитал миллионеров.

Во время последних президентских выборов Голд разрешил назвать свою фамилию среди фамилий других спонсоров в двух рекламах, каждая на всю полосу, в поддержку кандидатов обеих партий. За рекламу в поддержку кандидата от демократической партии с Голда попросили двадцать пять долларов. Что касается второй рекламы, то республиканцы окутали вопрос оплаты непроницаемой тайной. Из этого Голд сделал вывод, что республиканская партия более гуманна и филантропична, и потому в политике сделал еще один шажок вправо и назвал это место центром. Хотя он и не продвинулся так далеко, как Либерман, который выступал за тоталитарную плутократию, готовую к полицейским акциям, — пока она остается терпимой к евреям, вроде него, и позволяет ему зарабатывать его малость — и называл это неоконсерватизмом. Либерман, имя которого мошеннически появилось среди имен спонсоров в рекламе, хитроумно оплаченной республиканской партией, пришел в бешенство из-за того, что Голд, заплатив всего на двадцать пять долларов больше, был упомянут в газете дважды.

Голд, как и Либерман, любил, когда его имя появлялось в газетах, и самым сильным из его оставшихся политических убеждений было желание получить теплое местечко в правительстве, на каковую возможность и намекал Ральф. Голд не питал ни иллюзий, ни опасений по поводу бремени службы на благо общества; единственная тягота общественного служения, которую он предвидел, состояла в необходимости отсиживать служебные часы, и когда ему подвернулась возможность написать рецензию на книгу президента, сомнения посетили его только на одно мгновение.

Никаких предварительных сведений о том, что такая книга хотя бы готовится, не появлялось. Конечно, его удивила эта причуда президента, который решил написать книгу о своем президентстве, пробыв в должности такое короткое время. Но в том вдумчивом панегирике, который он написал о Моем годе в Белом Доме, Голд даже это необычное обстоятельство умудрился выставить в благоприятном свете, отдав дань уважения главе исполнительной власти страны, который с самого начала продемонстрировал свою открытость перед теми, кого Голд очень точно назвал его «современным универсальным электоратом». Голд и представить себе не мог, что это определение окажется таким удачным. Сам президент повторял его по два раза ежедневно во время своего стремительного визита доброй воли в те части света, где президента ни во что не ставили. Журналисты считали, что совесть обязывает их отдавать должное Голду за эту фразу всякий раз, когда приводили ее. Голд понятия не имел, что она означает.

Еще больше удивил его звонок Ральфа Ньюсама, выразившего ему благодарность от имени Белого Дома.

— Где ты теперь блистаешь? — спросил Голд. Судя по голосу, Ральф еще не утратил искренности. Они не виделись с тех пор, как вместе слушали курс в фонде сенатора Рассела Б. Лонга семь лет назад.

— Я теперь в Белом Доме, — ответил Ральф. — В администрации президента.

На Голда это произвело впечатление.

— Как же так получилось, что я о тебе ничего не слышал?

— Может, и слышал, да не понял, что это я, — сказал Ральф. — Я веду большую работу в качестве источника. Источника, пожелавшего остаться неизвестным.

— Правда?

— Да. Понимаешь, Брюс, я состою в ближайшем окружении, и очень малая часть того, что я делаю, становится достоянием гласности. Я здесь сильно поднял свой престиж, когда они обнаружили, что я тебя знаю, — продолжал Ральф. — Президенту очень понравилось то, что ты нашел нужным сказать.

— Передай ему, — сказал Голд, — что я рад. Передай ему, что я очень старался быть объективным.

— Ты и был объективен, — сказал Ральф, — и он знает об этом. Очень объективен. Мы получили несколько хвалебных рецензий, вроде либермановской, но большинство из них написаны людьми, которые хотят что-нибудь получить. По точности и взвешенности ни одна из них и рядом с твоей не лежала.

— Хочу думать, — сказал Голд, — что я был не слишком кровожаден.

— Ты был в меру кровожаден, — подбодрил его Ральф. — Этот президент благожелательно относится к критике, Брюс, и твои предложения показались ему полезными. В особенности по части синтаксиса и разбивки текстов на абзацы. Кажется, ты понял его лучше, чем кто-либо иной.

— Говоря по правде, Ральф, кое-что меня все же насторожило.