Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота

— Опять этот проклятый Вашингтон.

Не переставая ворчать, он, прихрамывая, поплелся к Линде и измученным голосом объяснил ей, что все ночи должен проводить с Андреа, потому что они обручены и скоро поженятся.

— Педик! — выкрикнул Крап Уэйнрок и на сей раз пронесся мимо пружинистыми, высокими прыжками балетного танцора в черном облегающем трико, и танцор этот тоже оказался с ним на беговой дорожке. Какой-то усатый мудак бежал в обратном направлении, что привело Голда в бешенство; любое необычное явление на дорожке всегда приводило его в бешенство. Баскетболисты на площадке внизу снова ссорились, обмениваясь грубыми ругательствами.

Голд твердо решил не замечать их всех на следующее утро, когда в мрачнейшем состоянии духа после двух завтраков присел отдохнуть в своем номере. Щиколотки у него ужасно болели, и он обильно потел. Перспективы на будущее никогда не казались ему хуже. Потом прибыла страстная мексиканская телевизионная актриса, а почти следом за ней — импульсивный мексиканский пилот, который собирался отомстить Голду за свою поруганную честь самым примитивным и непотребным из вообразимых способов. Когда мексиканская актриса уже была готова вспыхнуть фейерверком, ревнивый любовник, узнав номер Голда, ринулся вверх по лестнице. Голд, бросившийся к окну, чтобы выпрыгнуть, пришел в ужас от странного вида такси, привезшего Белл, которая отправилась за ним в надежде, что им удастся наладить совместную жизнь, если они все же решат остаться вместе. Сумасшедший любовник молотил кулаками в дверь. Скандал был бы катастрофой для Голда. Он безжалостно клял себя за непроходимую глупость. Что ему теперь делать?

— Что мне делать? — беспомощно завопил он, обращаясь ко всем четырем стенам сразу.

— Идите в храм и молитесь, — холодно проинструктировал его облаченный в акапулькский спортивный костюм Гринспэн, материализовавшийся откуда-то из боковой комнаты.

— Ничего подобного я не сделаю.

— Тогда езжайте, минуя храм, на аэродром, — продолжал Гринспэн, — садитесь в первый самолет и улетайте куда-нибудь. Если сможете — возвращайтесь в Вашингтон. Я им всем конфиденциально сообщу, что срочное дело потребовало вашего немедленного отъезда, и отошлю их по домам так, чтобы они не видели друг дружку. Ах, Голд, Голд, вы шонда для вашего народа.

— А вы, Гринспэн, такая гордость для вашего. — Голд по-русски благодарно прижал его к своей груди и от избытка чувств похлопал по плечу.

— Педик! — прочирикал Крап и еще раз пронесся мимо него.

Вот гад! В Голде все закипело, а на лице появился свирепый оскал, когда внезапно вспышка просветления, похожая на вспышку молнии, высветила для него простую истину. За то время, пока он пробегал один круг, Крап успевал пробежать два, иногда три, а иногда и четыре. Подлый говнюк — ни одно живое существо не может бегать с такой скоростью!

Скрипя зубами и злобно сопя носом, Голд продолжал трусить, не сбавляя темпа и наблюдая украдкой, а в сердце у него копилась смертельная ненависть. По углам зала, где дорожка закруглялась, находились четыре лестничных площадки, где стояли тренировочные снаряды. Крап сбегал с дорожки на площадку и прятался там, дожидаясь Голда, а когда тот пробегал мимо, снова выскакивал на дорожку и обгонял его. Этот преступный мерзавец, задумав самый жестокий и самый злостный розыгрыш, какой только мог представить себе Голд, все это время прятался, отдыхал и поджидал его на площадках!

— Педик!

Голд неверно рассчитал бросок, и его левая рука проскочила мимо горла Крапа Уэйнрока; он сбился с темпа и споткнулся. Ненависть растеклась у него в груди нестерпимой, пульсирующей болью, от которой все стало погружаться во тьму. Зал начал вращаться, свет — тускнеть. Пол, неровно раскачиваясь, поднялся ему навстречу, ноги его потеряли опору и подогнулись, и он, как раненый, но не сдающийся воин, пробежал еще ярдов пятнадцать на коленях и только потом рухнул недвижным камнем на дорожку, глаза его широко раскрылись и остекленели, словно смертельный испуг оборвал его жизнь.

— Вы живы? — спросил кто-то.

Слух его ничуть не пострадал.

— Сделайте ему искусственное дыхание рот в рот, — предложил балетный танцор.

— Не буду. Это отвратительно.

— Ну, парень, тебе повезло, — сказал Крап, сверкая своим золотым костюмом. — За тем, другим, как раз приехала скорая.

Зрение тоже не покинуло его.

— Доктор, можно его куда-нибудь перенести? — с явным неудовольствием спросил чей-то незнакомый голос. — Мы все хотим продолжать пробежку.

— Отнесите его в отдельную комнату, — сказал Крап Уэйнрок. — Он очень важная шишка.

Голд почувствовал, как сердце его снова опасно затрепетало.

— Я не шишка! Крап, никому не слова.

Дара речи он не лишился и на следующее утро в больнице Рузвельта завопил благим матом, когда обнаружил, что лежит не в кислородной палатке.

— Доктора говорят, что вам не нужна никакая палатка, — объяснил флегматичный черный санитар, принесший ему завтрак.

Голд пришел в ужас от того, что увидел на подносе: яичница, утонувшая в маргарине, бекон, сочившийся жиром, четыре кубика масла — во всем этом холестерина было достаточно, чтобы уничтожить корпус морской пехоты.

— Слушайте, это какая-то ошибка. Я это не буду есть.

Санитар, прикончив все, что было на подносе, причмокнул губами. Когда в палату вошла женщина, чтобы записать сведения о Голде, тот отказался назвать даже свое имя. Подозрительно оглядев врачей, он попросил разрешения позвонить собственному доктору. Таксофон был в холле.

— Я могу встать с кровати и сходить туда?

— Ну, вам это виднее.

Для звонка нужен был десятицентовик. Ему дали доллар. В полдень в больницу приехал Мерш Уэйнрок, и пока он шепотком совещался с местными медиками, для Голда готовили отдельную палату.

— Зачем тебе нужна кислородная палатка? — спросил Уэйнрок, когда они остались одни. — Без нее пребывание здесь обойдется дешевле. Ты что, просто споткнулся или тебе стало плохо? Что ты почувствовал?

— Я почувствовал, что готов задушить его голыми руками. Я все больше и больше выходил из себя, и наконец это стало совсем невыносимо, и тогда оно разлилось у меня по всему телу. Я испугался. Потом я вдруг почувствовал жуткую слабость, и в глазах у меня потемнело. Я не споткнулся. Это все твой сучий братец Крап. Когда-нибудь я убыв этого мерзавца.

Уэйнрок кивал. — Он тысячу раз на дню разбивает сердце моей матушки! Никаких симптомов нарушения сердечной деятельности у тебя нет. Это больше похоже на нервы, но я не уверен. Десятки моих пациентов отправлялись на тот свет после того, как я снимал у них прекрасную кардиограмму. Вот почему я не люблю иметь дело с больными. — Он порекомендовал Голду полежать в больнице дней десять и понаблюдаться. Минимум посетителей, минимум телефонных звонков. — Никто не узнает, что ты здесь, если ты сам им не скажешь.