Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота

Никаких посетителей, никаких телефонных звонков, никаких писем, никаких цветов, никаких поздравительных открыток, никаких бананов в фруктовых корзинках — эти десять дней были самыми одинокими в жизни Голда. Сколько людей недоумевали — куда пропал? Он и сам с неизвестно откуда взявшимися угрызениями совести размышлял над тайной души, проявившейся в его последних словах, сказанных Крапу Уэйнроку на беговой дорожке: «Никому ни слова». Находясь на волосок от смерти, он в первую очередь думал не о жизни, а о разрушительной иллюзии триумфа, успеха в обществе.

И сейчас, в больнице, все оставалось по-прежнему.

Голд не звонил никому почти до самой выписки, когда подтвердилось, что он по всем показателям находится в прекрасном здравии. Сначала он позвонил Белл.

— Какая еще больница?

— Я болел, Белл. Завтра я выписываюсь.

— Чем болел?

— Ничем. Ты где, думаешь, я был? Ведь я отсутствовал почти две недели.

— Ты мне сказал, что тебе нужно уехать куда-то, чтобы разобраться со своими делами, — сказала Белл. — Вот я и думала, что ты наверно разбираешься.

— Я в полном порядке, — поспешил он уверить Андреа. — Доктора уверены, что со мной ничего не было.

— Какие доктора? Где ты?

— В больнице, дорогая. В Нью-Йорке. Ты разве без меня не скучала?

— Что с тобой?

— Ничего, дорогая. Я же тебе сказал. Я просто лег на обследование.

— Почему же ты мне ничего не сказал, дорогой?

— Мне не разрешали звонков и посетителей.

— Так у тебя ничего?

— Ты где, думаешь, я был, Андреа? Я отсутствовал десять дней. Ты что, не заметила, что я отсутствовал?

— Я знала, что тебе нужно еще раз вернуться к жене, чтобы разобраться с разводом, — сказала Андреа. — Я думала, ты разбираешься с разводом.

Но самым главным был его звонок Ральфу.

— У меня тут возникли личные обстоятельства, и мне пришлось уехать ненадолго. Извини, что не смог поговорить с тобой.

— О чем? — спросил Ральф.

— Обо всем. Ты же мне сказал, что дела пошли.

— Дела пошли, Брюс, — сказал Ральф. — Коновер нажимает на все рычаги, чтобы тебя протолкнуть. Президент хочет с тобой встретиться.

— Я смогу приехать завтра.

— Завтра он, кажется, занят. Хорошо бы вам встретиться на посольском балу.

— На посольском балу?

— Надеюсь, ты придешь, если тебя пригласят. Я сказал президенту, что ты пишешь важные бумаги, отражающие официальные мнения. Так что ты постарайся набросать что-нибудь.

— По каким вопросам?

— По каким хочешь. Я думаю, твои бумаги все равно никто не будет читать. Ты сейчас где?

— У себя в студии, — соврал Голд. — Ральф, разве ты не заметил моего отсутствия? Не почувствовал, что мы с тобой не общались?

— Я заметил, что мне не хватало твоего номера в отеле, — сказал Ральф. — Вот уж точно. Знаешь, не очень-то легко почти две недели спать только с женой, Песчинкой, Ириской, Кристи и Тэнди. Ты сам как-нибудь попробуй, тогда поймешь. Нам с тобой нужно срочно встретиться и поговорить о посольском бале и о том, что ты должен будешь говорить президенту, если тебя пригласят.

— Может, завтра? — спросил Голд.

— Завтра я тоже занят, — сказал Ральф.

— А как сделать, чтобы меня пригласили на посольский бал?

— Это практически невозможно.

«Вот говнюк», — впервые сказал Голд, набирая еще один номер. Со всех сторон одно пренебрежение, с тоской думал Голд, заливает меня, как ядовитый прибой, тащит меня на дно, смыкается над моей головой, заполняет нос смердящей…

— Моды Крапа, — радостно приветствовал его женский голос в телефонной трубке. — Чем могу вам помочь?

— Мне, пожалуйста, мистера Уэйнрока. Звонит Брюс Голд.

— Мистер Уэйнрок на рынке.

— Это что еще за херня?

Девушка повесила трубку. Голд нашел его в спортивном клубе.

— Крап, скотина, никто даже не знает, что я в больнице. Я тебя просил никому не говорить, и ты не сказал, да? Ни моей жене, ни единой душе, да?

— Я умею хранить тайны, — сказал Крап Уэйнрок.

— Ни одна живая душа в этом мире не знает, что мне пришлось пережить. В газетах было что-нибудь?

— Я не читаю газет.

— Всем вокруг наплевать. Я могу загнуться завтра, и никто даже и не заметит.

— Когда меня просят, я делаю то, что меня просят.

— А я тебя просил, сучий ты сын? Ты даже навестить меня не пришел, да? А если бы я умер, а? Ты бы и тогда никому ничего не сказал? Мой бумажник со всей одеждой был в клубе, а они даже не узнали, кто я такой. Ну конечно же, ты умеешь хранить тайны. Как, скажи мне, Бога ради, ты можешь хранить такие тайны?

— По правде говоря, — сказал Крап Уэйнрок, — я просто забыл.

— Ты забыл? — Смысл этих жестоких слов не сразу дошел до Голда.

— Понимаешь, я был ужасно занят, Брюс, и я даже забыл о том, что у тебя был инфаркт.

— Это был не инфаркт!

— Ну, я все равно здорово испугался, — сказал Крап Уэйнрок. — И ужасно о тебе волновался.

— И как же долго ты волновался? — с горьким смешком спросил Голд.

— Пока не забыл.

Голд вперил взгляд в телефонный аппарат, словно тот был возмутительным воплощением человека, к которому он обращался. — Ты забыл? — дрожащим голосом повторил он, сжав зубы, а черная неистовая злоба бушевала в нем, отчего все его мышцы ходили ходуном. — Деньги, Уэйнрок, деньги, хер ты собачий. Сколько ты мне должен?

— Около двух тысяч.

— Так вот, плати, ублюдок вонючий.

— Хорошо.

Сейчас же, гад. Или я засажу тебя в тюрьму. Я арестую твое имущество. Я подам иск в суд. Крап, Крап, — сказал Голд, и горло у него вдруг перехватило, голос задрожал, он безуспешно пытался сдержать слезы, подступившие к его глазам, — как ты можешь быть таким бесчувственным? Ну почему ты хотя бы не навестил меня, ну чтобы хоть самому убедиться, что я жив?

— Я пытался, Брюс. Три раза я собирался навестить тебя и твердо решал, что мне ничто не сможет помешать.

— И что же случалось?

— Я забывал.

— Ты хоть представляешь себе, что это такое? — с рыданием сказал Голд. — Ты хоть представляешь себе, что это такое — лежать в больнице день за днем, никто к тебе не приходит, никто не звонит, а ты лежишь и не знаешь, доживешь ли до завтра, и всем на тебя наплевать? Это знаешь — хуже некуда. А если бы я умер?

— Мне было не наплевать, — сказал Крап.

— Ты же забыл.

— Ну, кто-нибудь мне бы напомнил.

— Никто, кроме тебя, не знал, — продолжал сыпать упреки Голд. — Меня бы похоронили в могиле для нищих. Даже я бы так не поступил.

— Мне нужно идти на пробежку. Сейчас наша очередь.

Голд сполоснул и вытер лицо, прежде чем сделать следующий звонок единственному человеку, которому, как он думал, может быть, больше всех его не хватало.

— Я только вчера звонила тебе в студию, — сказала она. — Я наговорила там на автоответчик.

— Только вчера? А где, по твоему, я был до вчерашнего дня? Ведь десять дней прошло.