Мартина Боргер - Кошачьи язычки

— Приключение… — повторила я. — Но почему? Ты же всегда меня любил, еще с детства…

— Это правда, — сказал он. — Тогда я тебя любил.

— А сейчас?

— Нора, Нора, — пожурил он меня. — Ты что, не помнишь, как вы меня тогда называли? — И рассмеялся довольным смехом.

Он радовался, но не тому, что нашел меня после стольких лет, а тому, что сумел восторжествовать над своими детскими обидами. Или он специально так все подстроил, чтобы отомстить за прежнюю безответную любовь? Намеренно унизил меня, чтобы укрепить, как сказала бы Додо, свое мужское эго? Но я в это не верю. Не хочу верить.

Провожая меня к остановке такси, он еще раз сказал, что просит у меня прощения, и тут я не выдержала и заплакала. Он вовсе не хотел причинить мне боль, ни в коем случае. Он по-прежнему восхищался мной. И желал мне добра.

Я полмесяца не вставала с постели, даже о Рождестве забыла. К счастью, Ахим не стал копаться в причинах моего недомогания — конец года, усталость, в общем, типичные женские штучки. Спустя пару недель я встретила на рынке фрау Шраде и от нее узнала, что Натали Кампе ждет ребенка. Наверное, я побледнела как мел, потому что фрау Шраде затащила меня в свою машину, отвезла домой и заставила хлебнуть коньяку. Я чуть было не проболталась ей о том, что со мной случилось. Эта история давила на меня невыносимым грузом еще и потому, что мне совершенно не с кем было поделиться своим горем. Но тут из школы пришла радостная Мириам, она получила «единицу», и мне следовало изобразить восторг. [22] В системе школьной аттестации Германии — высший балл. Они назвали девочку Дезире. Теперь, стоит мне услышать это имя, я неизменно вспоминаю гамбургский планетарий и старый проектор с выдранной четвертиной.

Не хочу об этом думать. Не хочу бередить душу воспоминаниями. Что ушло, то ушло. И не стану расстраиваться из-за того, что Додо и Клер ушли вперед без меня. Они даже не заметили, что я отстала, я им не нужна, ни та ни другая за все время нашей поездки ни разу не взяла меня за руку. Только я больше не побегу за ними. Просто встану, буду смотреть им вслед и ждать. Ждать, когда они наконец обернутся. И думать, как далеко они от меня уйдут.

Она проводила меня в номер, сняла с меня пальто.

— Может, горячую ванну?

Не нужна мне никакая ванна, мне нужен только мой чемодан, и срочно. Я качнула головой:

— Где моя сумка, у тебя?

— Что? О черт! Надеюсь, мы не забыли ее в этом туалете.

Мои внутренности похолодели от ужаса.

— Ключ от чемодана, — выдавила я. — Он в сумке. Он мне срочно нужен. Он нужен мне, Додо!

— Чемодан, чемодан, — повторяла она как попугай. — Клер! У тебя же в сумке все — Golden Card, чековая книжка, документы! Все! Я мигом! Ложись пока в ванну, ладно?

Она выскочила и захлопнула за собой дверь. Щелкнул замок.

Молоток, клещи, хоть что-нибудь! Я должна сделать хоть что-нибудь! Так, спокойно, телефон есть, чемодан здесь, все будет в порядке.

— Пиларди, номер четыреста три. У меня проблема с чемоданом. Мне нужен кто-то, кто сможет мне его открыть. Это срочно. Quelqu’un pour ouvrir ma valise, s’il vous plaît. [23] Кого-нибудь, чтобы открыть мой чемодан, пожалуйста (фр.).

Женщина-администратор, должно быть, приняла меня за душевнобольную. Что я буду делать, если они никого не пришлют?

Этого мне еще не хватало, возись теперь с ее сумкой! А если ее уже сперли? Что я-то могу сделать? Во всяком случае, не сегодня и не завтра, может, она уже в Мюнхене, или в Нью-Йорке, или в Шанхае, или еще черт знает где — тогда у меня вообще ноль шансов. Зла не хватает, вот что получается, если поддашься всплеску жалости и начнешь утешать ревущую подругу в засранном туалете. Могли бы поставить в этом свинарнике новый лифт, пешком четыре этажа вниз я бы пробежала вдвое быстрее. Блин, опять остановился! Монашки, конечно, кто же еще. Понабились, как сельди в бочке, как я буду выбираться? Ф-фу… Не в обиду этим теткам, но вообще-то им бы не помешало почаще прибегать к воде и мылу. Если у подъезда нет свободного такси, придется заказывать по телефону, а это еще время. Ну, может в моей жизни хоть что-нибудь пройти гладко? Как бы не так! А кстати, вот и Нора. Сейчас заведет шарманку, я заранее знаю, что она скажет, когда услышит про сумку. Свою она всегда носит под пальто, как Мамуля научила, еще бы, ведь у нас в деревне через одного — не вор, так проходимец! Надеюсь, она меня не увидит за пластиковой пальмой. Давай, фрау Клюге, хватай свой ключ и чеши отсюда к лифту вместе со своим вонючим букетом.

Уфф! Пронесло. Если уж мне так поперло, вдруг окажется, что Клер забыла сумку не на катере, а здесь, у портье? Ведь она действительно была не в себе. В чью только идиотскую башку пришла идея кататься на катере? В твою, конечно, Додо Шульц, в чью же еще, ты, как всегда, с завидным упорством прешь наперекор своим кровным интересам.

В номере духота, надо открыть окно. На ночном столике так и стоит коробка с остатками «Кошачьих язычков», но мне сейчас не до шоколада. Жаль, что не пахнет фиалками, этот запах утешает меня и напоминает о Зильте, в марте 79-го, через год после нашей свадьбы, мы ездили туда на выходные, я тогда все никак не могла забеременеть. Когда мы проезжали через дамбу Гинденбургдамм, пошел снег, и на следующее утро дюны выглядели как кристаллы сахара под голубым небом, а на берегу, рядом с медным кувшином и грудами какого-то хлама, мы нашли в подтаявшем снегу цветущие фиалки. Ахим их сфотографировал. Хорошо бы он сейчас был рядом.

Последние листочки, еще утром державшиеся на ветках, уже облетели и теперь валяются где-то там, на заднем дворе, между помойными баками и всяким мусором. Там, если прибраться, получился бы уютный уголок — пара растений в горшках, каменная статуя, карниз… Сколько ни езжу, везде одно и то же — перед отелем чистота и порядок, а сзади такая грязища, лучше не заглядывать.

Но что мне за дело до забытой кучи хлама внизу. Меня гнетет другое. Что-то в этой нашей поездке пошло не так, я почувствовала это еще вчера. Если бы я только знала что. Интересно, они заметили, что меня постоянно тянет не в те места, куда хочется попасть им? Наверное, это потому, что я подсознательно противопоставляю себя им. Наверное, наше взаимное доверие, которое всегда считалось чем-то само собой разумеющимся, стало невозможно, и я веду себя так именно из-за тоски по нему. А может, просто с годами каждый человек настолько уходит в себя, становится таким эгоцентриком, что теряет способность понимать других и думает только о своем? И зачем тогда мы опять собираемся вместе? Мы уже давно не маленькие девочки, которые сговаривались вдвоем, чтобы убежать от третьей, открывая для себя прелесть провокации и наслаждения собственной властью.