Мартина Боргер - Кошачьи язычки

Я заставила себя выйти из воды. В крошечной ванной висело облако пара. Я замерла на месте, не представляя, что делать дальше. Медленно, как во сне, в запотевшем зеркале появился силуэт женщины: сначала плечи, потом грудь, живот. И над всем этим — мое лицо. Единственная часть меня, по которой я себя узнаю. Если со мной все в порядке.

У меня нет привычки разглядывать свое тело в отличие от Додо, которая рассматривает себя как дорогой товар, критически, как будто через лупу, отыскивая там морщинку, там прыщик, там признаки целлюлита или вылезший где не надо волосок. Мне все равно, как я выгляжу.

Поначалу Филипп тоже любил меня разглядывать, с ног до головы. Иногда он просил меня лечь в постель и, не притрагиваясь, изучал меня. Я пыталась лежать смирно и заставляла себя думать о чем-нибудь другом, старалась хотя бы мыслями ускользнуть от его взгляда, но мне удавалось отвлечься всего на несколько секунд, а потом в мозгу неизбежно всплывали одни и те же картины. Тогда я вздрагивала, как будто от холода, и побыстрее натягивала на себя одеяло. Что он чувствовал, когда дотрагивался до меня? И что я сама при этом чувствовала?

Я опустила руку на живот, другую положила на правую грудь и закрыла глаза. Я силилась вспомнить, что ощущала, когда он трогал мое тело. Бесполезно. Я не чувствую ничего.

Слопав два сандвича с индейкой — и ананасом! — я объелась, но уж конечно не откажусь вечером попировать за Норин счет. Надеюсь, что лучший в городе ресторан — одновременно и самый дорогой, так что ей придется раскошелиться, а за мной дело не станет. Единственный, кто в их семейке считает деньги, это Ахим, но мне плевать. Кто знает, когда мне опять выпадет возможность поесть в шикарном заведении? Где, скажите на милость, мне заводить знакомства с теми, у кого хватает бабла на такие удовольствия? На бирже труда?

Но с чего это Нора вдруг решила проявить такую широту натуры, вот вопрос. Безоглядная щедрость отнюдь не принадлежит к числу ее добродетелей. Чем она делится охотно, так это полезными советами, своим временем, сырными палочками, пятновыводителем и житейской мудростью. Но бабки? Увольте. Единственный раз в жизни я собралась с духом и попросила у нее немного взаймы. Перед нашим с Клер путешествием, когда Ахим еще был со мной. И что же она мне ответила? «Лучше не надо, Додо. Понимаешь, я уверена, что, если я дам тебе в долг, это разрушит нашу дружбу».

Да уж, она мастерица так вывернуть дело, что ты будешь вся в дерьме, а она — в белом фраке. Только нимба над башкой не хватает… На самом деле она не дала мне тогда денег по той простой причине, что мы не захотели взять ее с собой. Она намекала, заходила так и этак, но мы притворились глухими. Какой кайф — путешествовать с Норой! Сама не умеет развлекаться и другим не дает. Она до самого выпускного каждый год ездила отдыхать только с Папашкой и Мамулей — можно себе представить!

Позже я долго размышляла, как бы все сложилось, если бы мы тогда пригласили ее с собой. Если бы не дали ей возможности три недели подряд окучивать Ахима. Неужели я сейчас стала бы такой, как она — счастливой самодовольной мещанкой?

Еще минуточку, и я приду в норму. Надо расслабиться. Тогда спазм отпустит. Надо мобилизовать все оставшиеся силы. В такие моменты я всегда вспоминаю Папашку. «Ищи во всем плюсы, — повторял он. — Если кто-нибудь или что-нибудь тебя мучает, постарайся взглянуть на дело с другой стороны. В мире нет ничего, что не имело бы своих преимуществ».

Старый добрый Папашка. Если бы не он, научивший меня справляться с любыми перегрузками, меня бы сейчас просто не было — ни в этой кровати, ни в этом отеле, ни в этом городе, это точно. Во всяком случае, в компании с Додо и Клер. Это он объяснил мне, что значит расставлять приоритеты, и, если бы не это умение, я бы потеряла голову еще тогда, в страшную ночь после конфирмации Даниеля, в ночь, о которой не хочу и вспоминать. Я ее сложила, убрала на дальнюю полку, пересыпала нафталином, заперла на замок, а сверху еще и запечатала — так же надежно, как позже свой роман с Лотаром.

Ахим рано утром уехал в Геттинген на важное совещание, но Клер вполне могла побыть еще пару деньков. Кроме того, я не теряла надежды, что и Додо все-таки объявится. Она всегда ненавидела семейные праздники. Я же не дурочка, я все поняла: воспаление среднего уха у Фионы случилось как нельзя кстати. А ведь я несколько раз писала ей, что вся суета завершится уже к понедельнику. Но она так и не приехала.

Мы с Клер очень устали и хотели лечь пораньше. Накануне мы не спали до двух часов ночи, да и выпили прилично. На ужин доели остатки праздничных закусок. За столом, кроме детей, сидели только мы с Клер и отец Ахима. Потом собрались отправить Эриха обратно в приют, в Куммерфельд. Он провел у нас уже три дня и жаждал остаться еще, но у нас всего одна гостевая комната. Мириам и так пришлось освободить свою комнату для Клер и временно перебраться к брату, из-за чего дети, разумеется, перессорились. Я постоянно все улаживала и всех мирила, стараясь действовать как можно деликатнее, чтобы ни Клер, ни Эрих ничего не заметили. Иначе Клер моментально переехала бы в отель, а я ни в коем случае не хотела этого допустить. Я так обрадовалась, что она наконец со мной, в последний раз она приезжала в Пиннеберг аж в 77-м. Я целую неделю ее уламывала.

Кроме того, Эрих ужасно действовал мне на нервы. Он к тому времени окончательно впал в маразм, постоянно рассказывал одни и те же военные истории. Пока была жива Марго, она его хоть как-то унимала. А то вдруг пускался в воспоминания о своем крольчатнике в Вильгельмбурге, который от рассказа к рассказу становился все больше похожим на дворец. И часами сидел в туалете.

Во всяком случае, мне хватило ума повести дело так, что он практически добровольно согласился отчалить в Куммерфельд. Я собирала его вещи с характерным стариковским запахом, не то плесени, не то еще какой-то тухлятины, так что меня чуть не стошнило. После ужина я повела его к машине — Клер предложила отвезти его на своем «BMW». Он бодро шагал рядом со мной, пока не свернул за высокий куст гортензии. Тут вдруг его повело вбок, и он протопал прямо по клумбе с примулами, которые я высадила только в этом году, — традиционного нежно-лилового оттенка, самые любимые мои весенние цветы. Здесь он остановился. «Не хочу обратно в Куммерфельд», — проскрежетал он и понес что-то совсем уж невразумительное. Я смотрела, как шевелятся его вечно влажные губы, и представляла себе Ахима, каким он станет, когда доживет до восьмидесяти. Таким же упрямым и вонючим, как этот никому не нужный старик? Я жутко злилась на Эриха из-за примул — как же можно быть таким неуклюжим! Я стыдилась сама себя, своей бесчеловечности, и постаралась взять себя в руки. Я заговорила с Эрихом как можно ласковее, объясняя ему необходимость возвращения в приют. Per aspera ad astra, [30] Через тернии — к звездам (лат.). утешала я себя. Зато меня ждет целых два дня с Клер.