Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

С другого конца стола, где все были заняты своими разговорами и ничего не заметили, но уже устали ждать сигнала к началу пиршества, пришла волна веселого недовольства. Самый бойкий из сидевших там родственников взял на себя роль тамады, и праздник наконец покатился своим чередом. Банальные тосты и пожелания благополучия звучали почти без перерывов, изредка перемежаясь неожиданно искренними признаниями или смешными воспоминаниями. Особенно отличилась Таня, которая, как все это почувствовали, и вправду очень любила своего непутевого «братишку». Сдавленную «отпускающую» речь дяди Арона свидетели предыдущего ужасного эпизода слушали с мучительным ожиданием какой-нибудь моральной провокации, нервного срыва, скандала. Но дядя справился с собой, и все с облегчением выпили свои рюмки до дна, а Таня подошла к нему сзади, обняла и утешительно поцеловала в седой висок.

После перехода от закусок к горячему общение стало рассыпаться на отдельные, гудящие о чем-то своем группки. В какой-то момент «молодежь» дружно отправилась курить на лестничную площадку, а потом все опять разбрелись по разным помещениям. В Вовиной комнате стало посвободнее, и Фурман, прихватив с собой Босха, пересел в кресло.

Неподалеку за столом вскоре завязалась бурная беседа об искусстве. Вели ее двое: бородатый косноязычный художник в толстом свитере ручной вязки и – как он сам отрекомендовался – «простой человек и давний поклонник Володькиного таланта». Фурману этот слегка шепелявый «поклонник» с раскрасневшимся лицом, глубокими залысинами и честными голубыми глазками поначалу очень не понравился. Но его неожиданно остроумная, хорошо организованная речь да и молчаливые ухмылки некоторых зрителей (видимо, хорошо его знающих) говорили о том, что простодушие – это всего лишь умело используемая маска в очередной плутовской игре на публику. Цель интриги оставалась неясной, и, хотя в дискуссии был явный переизбыток пафоса, Фурман, захваченный босховскими кошмарами, одним ухом все же продолжал следить за ее ходом.

Через какое-то время спорщики безнадежно увязли в произвольно толкуемых ими терминах и почему-то решили обратиться именно к Фурману, как к третейскому судье, с неким подковыристым «искусствоведческим» вопросом. Вероятно, они собирались просто посмеяться над ним. Но он сумел ответить вполне разумно – может быть, даже слишком разумно, потому что после этого их спор утратил всякий смысл. Бородатый художник с одобрительной усмешкой покачал головой, а артистичный плут восторженно завопил: «Ого! Устами младенца!..», демонстративно пожал Фурману руку и потом еще похвалил его Вове, когда тот ненадолго появился в комнате. Впрочем, Вовка отнесся к этому спокойно: мол, ничего удивительного, Сашка у нас еще в детстве был голова. У Фурмана мгновенно сложился иронический комментарий к этой фразе, но он некоторое время сдерживался, оттачивая форму и прикидывая, не окажется ли его вылазка слишком наглой.

Решившись, он нашел свой недопитый бокал, перебрался поближе к Вове и объявил, что хочет сказать тост. Наиболее нетрезвая часть шумной компании, которая обосновалась на этом конце стола, отнеслась к нему без всякого пиетета, но свидетели его предыдущего выступления постарались обеспечить ему внимание публики («Тихо, это Володькин брат! Он сейчас скажет тост!» – шипели они, тряся своих пьяненьких баб и наливая им рюмки). Фурман предупредил, что ему придется начать немножко издалека.

– Вот тут мой старший брат Вова несколько минут назад мельком упомянул о нашем общем детстве, – сказал он. – Да, «счастливая пора детства», как говорится… У меня хорошая память, и я мог бы вспомнить много приключений и даже испытаний, связанных с Вовой, которого я очень люблю. А вот, кстати, и Таня – она точно не даст мне соврать! – Фурман ловко подключил к своей речи Таню, заглянувшую в комнату по каким-то хозяйственным делам. Она с готовностью поддержала его, и он рассказал историю о том, как Вовка на даче в Покрове пугал его, маленького, джиннами и для пущего эффекта однажды у него на глазах утопил в страшном покровском туалете старинный золотой подсвечник… Ну хорошо – пускай будет медный. Но выглядел-то он как золотой! А потом джин, с которым Вова якобы находился в близком контакте, по Вовиной просьбе и по вынужденным мольбам уже чуть ли не до смерти запуганного Фурмана то ли чудесным образом извлек этот подсвечник из отхожего места, причем абсолютно чистеньким, то ли создал точно такой же из ничего – подробности сейчас уже забылись. На самом-то деле там было два одинаковых подсвечника, и один из них Вовка действительно безжалостно скинул в эту жуткую вонючую дыру, из которой, как казалось Фурману, и без того постоянно лезла всякая нечисть… Таня все это с задумчивым видом подтвердила. Сам Вова был несколько озадачен.

«Ну, так и за что пьем-то?» – пьяно поинтересовался кто-то. Учтя настроение слушателей, Фурман предложил выпить промежуточный тост – «за удивительное Вовино бескорыстие и смелость в общении с самыми разными существами». «За Володькино бескорыстие! Да! И за смелость!» Эта формулировка всем очень понравилась.

Фурману снова наполнили рюмку, и он продолжил свой тост. Теперь его слушали более внимательно.

«Может быть, вы и не заметили, – тактично сказал Фурман, – но Вова говорил о наших детских годах с гордостью. Хотя и в каком-то довольно неожиданном контексте: речь шла о чьей-то голове… О господи, Таня, неужели теперь выяснится, что у кого-то из нас было не в порядке с головой? Нет? Уф!.. Но ведь он, кажется, говорил именно о моей голове?..»

Общими усилиями удалось восстановить сказанную Вовой фразу: « В детстве Сашка был голова ». Ага, вот, значит, как… Фурман доверительно признался, что в первый момент его очень удивило в Вовиных словах использование глагола «был» применительно к его голове. Почему «был голова»? Разве нельзя было сказать просто: «Сашка у нас голова, причем с детства!» Ведь если произнести, допустим: «Вовка у нас голова!» или даже «Таня у нас голова!», то это звучит вроде бы вполне нормально. Но потом он вдруг подумал: не зря же Вовка на протяжении всего их пресловутого «счастливого детства» стремился надавать как можно больше щелбанов по этой самой «голове»? Причем это были не какие-нибудь обычные, знакомые всем щелбаны: щелк – и пошел себе! Не-е-ет, это были серийные, чрезвычайно сложно построенные: какие-то двухэтажные, крученые, бронебойные, садистски изощренные щелбаны – настоящие произведения искусства! В своем роде, конечно. И к каждому из них Вове приходилось долго готовиться, примериваться, прицеливаться, настраиваться… У кого он только им научился? Не на собственном же опыте? Ведь каждый раз это была самая настоящая пытка! И даже добрая Таня, которая всегда защищала маленького Фурмана от своего озабоченного братца, ничего не могла с этим поделать. Потому что хитрый Вовка на каждом шагу предлагал Фурману поспорить с ним, а любой, даже самый безобидный спор в силу естественной разницы в возрасте неизбежно заканчивался Вовиной победой – и, соответственно, этими чудовищными щелбанами.