Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

– Вы хотите продолжать? – удивился Морозов. – Ладно! Но лично я складываю с себя все полномочия и ухожу.

– Что значит «ухожу»? – хмыкнул Номинал.

– А то и значит. Вот, передаю вам все бумажки, иду к двери, открываю ее и ухожу.

И Морозов действительно ушел.

Это было смело и даже красиво.

«Я бы так не смог», – с завистью подумал Фурман.

Ну что, тогда сворачиваемся, с горечью сказали челя-бинцы. Жаль, конечно, бросать на полпути такую хорошую идею, но ничего не попишешь…

Соня надулась и не хотела ни с кем разговаривать.

Вообще-то нужно было привести в порядок сцену и расставить по местам столы и стулья, которые они использовали в качестве условных декораций. Когда Соню попросили помочь, она молча собрала свои вещи и ушла вслед за Морозовым, напоследок демонстративно хлопнув дверью. В другое время Фурман «по долгу службы» побежал бы за ней, чтобы привычно «привести ее в чувство», но сейчас решил плюнуть.

Оставшиеся в зале стыдливо улыбнулись друг другу и занялись уборкой со странным чувством неполной реальности происходящего.

В том, что совершил Морозов, была какая-то загадка. Почему все вопреки своему желанию так легко подчинились его разрушительной воле? Настроение у Морозова изменилось в одну секунду. «Мы не сможем!» – уверенно сказал он. Казалось бы, ну сказал и сказал. Такое у него сложилось мнение. Но всех вдруг это пронзило: да, мы не сможем… Еще за минуту до этого они верили, что у них все получится. Почему же после его слов поняли, что не получится? Неужели только потому, что Морозов вышел из игры? А что в нем такого? Откуда у него такая власть выносить окончательный и бесповоротный приговор?.. Вообще-то Фурман уже сталкивался с чем-то похожим, когда они вдвоем ходили искать место для осеннего Большого слета. Тогда Фурман очень устал, у него болела голова и не было сил сопротивляться. Теперь он тоже проявил определенную слабость и тем самым невольно спровоцировал дальнейший катастрофический ход событий. Но понять механизм воздействия Морозова на всех остальных он пока не мог. Разве нельзя было продолжить репетицию – с ним или без него? Ведь когда Фурман отказался от роли, это в принципе ничего не изменило. Кое-что поменяли на ходу и поехали дальше. А отказ Морозова сразу обернулся концом общего дела – словно у всех выключили ток. Почему, например, Игорь не предложил взять на себя эту дурацкую роль, которую он сам сочинил и о которую другие споткнулись? Успели бы они или нет, это открытый вопрос. Время еще оставалось. Всю ночь можно было репетировать – раз уж взялись и столько поставили на кон… Да, загадка.

А главное, что им делать дальше? Разойтись по отрядам? Не поздно ли? Как же неправильно все сложилось в этой поездке… Они ведь теперь и в глаза друг другу не смогут смотреть… И как быть с бедным Игорем, которого они «поманили и бросили», высокомерно поиздевавшись над его злосчастным «произведением». Заслужил ли он такое обращение, даже если и в самом деле написал что-то не слишком удачное? А остальные челябинцы?.. Надо ли говорить Наппу о том, что произошло? Он наверняка будет торжествовать: «Я вас предупреждал!..» Пророк чертов. Нет уж, пусть пока наслаждается жизнью. Потом еще и Мариничевой придется все объяснять… Но до этого им почти двое суток придется провести вместе. Смешно, но, выходит, завтрашний поход для них – это просто спасение.

Правда, московские челябинцы решили остаться в городе: они уже не раз бывали в таких походах, а им еще нужно было успеть навестить кучу друзей и родственников…

От школы до железнодорожного вокзала сбор шел праздничной колонной по краю проезжей части – с красным знаменем впереди, революционными песнями и приветственными гудками машин. На перекрестках движение четко регулировалось курсантами Челябинского военного автодорожного училища, в которое традиционно поступали выпускники первой школы. Потом вся толпа плотно набилась в обычную загородную электричку. Прочим пассажирам пришлось сильно потесниться, и поначалу они с недовольным видом косились на шумных беспокойных соседей. Через какое-то время Машка не выдержала и предложила развлечь народ песнями в исполнении, так сказать, «московского квартета» – не зря же они, в конце концов, столько упражнялись! Убедить ее, что лучше бы им сидеть тихо и не доставать и без того нервно настроенную публику, не удалось. С бесцеремонной Машкой во главе их четверка с извинениями протолкалась в начало прохода и выстроилась там маленьким полукругом, как какой-то нелепый «цыганский ансамбль поездных попрошаек». Конечно, они все очень старались, самоотверженно надрывали глотки и струны. Но песен этих почти никто из коммунаров не знал, а в другом конце вагона их голосов, похоже, вообще не было слышно. Однако во время этого «концертного выступления» между ними снова пробежала какая-то искра, и благодаря этому они, уже выйдя из вагона на свежий воздух, с легкой печалью почувствовали, что никуда им друг от друга не деться.

За городом снег лежал почти нетронутым. Утоптанные лесные дорожки иногда сужались, так что идти приходилось по одному, ступая след в след. Городская обувь, да и одежда, в которой москвичи приехали на сбор, для таких испытаний, конечно, не были предназначены. Вообще эта основная часть пути, проходившая по пересеченной местности и занявшая больше двух часов, была достаточно тяжелой.

Конечной целью похода оказалась вершина одного из многочисленных пологих холмов. Оттуда неожиданно открылся замечательный вид: вокруг до самого горизонта лежали древние плоские горы, покрытые глухими заснеженными лесами, а между ними расстилалось огромное замерзшее озеро.

Наверху было несколько деревянных строений, которые принадлежали какой-то полувоенной технической службе, и маленькая турбаза. Во время войны здесь, в этих пустынных местах, вроде бы очень далеких от линии фронта, произошли какие-то героические события, но что именно, Фурман толком так и не разобрался: на коротком общем митинге было плохо слышно, о чем говорили выступавшие.

Обед всем выдали сухим пайком, зато горячего чаю было вдоволь. Кроме того, неожиданно появилось солнышко и вскоре так пригрело, что многие поснимали с себя куртки.

Возле дымящегося котла с чаем на Фурмана случайно наткнулся кудлатый командир его отряда, который и в походе, несмотря на холод, щеголял в своей высокой пилотке. Он с приветливой улыбкой спросил, готов ли Саша к вечернему выступлению и не забыл ли слова.

Фурман вдруг понял, что предстоящее неприятное испытание совершенно вылетело у него из головы, но заверил командира, что все в порядке.

Обратный путь дался большинству участников похода намного труднее, чем дорога туда. В электричке всех мгновенно сморило, а от вокзала до школы они уже еле доплелись. Хорошо еще, что никаких общих дел, кроме ужина и последней отрядной репетиции, до начала большого вечернего концерта не было запланировано, и можно было потихоньку прийти в себя.