Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

Но принятое коммунарами решение все равно казалось Фурману и Соне слишком жестким. Раз уж так случилось, что они вызвали человека и он пришел к ним, то можно было бы и не прогонять его обратно сквозь строй с неминуемым и совершенно незаслуженным позором. Они бы ничего не потеряли, если бы взяли на себя ответственность за эту «накладку» и все же приняли его в свой круг. А человека это, вполне возможно, заставило бы как-то подтянуться, напрячься, чтобы «соответствовать» оказанной ему высокой чести. Но восторжествовал какой-то совершенно бесчеловечный бюрократизм: в списке есть только один с таким именем, поэтому неучтенного «двойника» положено вышвырнуть вон, для него нет места. Хотя вообще-то какое у коммунаров может быть «место»? И зачем им это надо – место в списке вместо живого человека?!

Поздно ночью, когда большинство участников сбора уже срубились и заснули, самые стойкие и ответственные собрались в полупустом актовом зале на что-то вроде открытой конференции, на которой должны были обсуждаться итоги проделанной работы. Фурман весь вечер стоически ждал, получит ли свое продолжение скандал с Машкой, – и вот, дождался. Выглядевший удивительно бодрым Владимир Абрамович Караковский в своем отчетном докладе уделил пару минут неким неназванным людям, которые объявляют себя нашими друзьями и на этом основании грубо вмешиваются в нашу жизнь и критикуют наши традиции и обычаи. В лучшем случае эти люди, сталкиваясь со сложно устроенными вещами и ничего в них не понимая, могут испортить их просто по глупости, а в худшем – злонамеренно пытаются подорвать в наших детях веру в святые для нас ценности. Так или иначе, ничего у них, конечно, не получится. Но если будет надо, мы сможем дать им достойный и сокрушительный отпор. Извините, что задержался на этом вопросе, но мне он представляется очень важным. Теперь о другом…

Из всей московской делегации в зале присутствовали только Фурман и Машка: все остальные уже дрыхли, и даже Наппу, к счастью, не досидел до этого «момента истины». Караковский еще не закончил свой выпад, а Машка уже начала бухтеть что-то возмущенно-насмешливое. Фурман яростным шепотом велел ей заткнуться или уйти – в конце концов, именно за ее бездумную болтовню им и приходится сейчас отдуваться. Это прозвучало непривычно резко (хотя так оно все и было) – Машка даже растерялась. Тут же пожалев ее, Фурман пробормотал какие-то дружеские извинения и оправдания. Она с суровым видом приняла их, но, поборовшись с собой еще несколько минут, сказала, что идет спать. Для Фурмана так было даже легче, потому что он уже принял волнующее решение выступить от имени московской делегации и в дипломатичной форме ответить на прозвучавшие обвинения. Пропустить их означало бы согласиться с этим, откровенно говоря, бредом. Подумаешь, какая-то заезжая девица сдуру кому-то что-то брякнула в коридоре – а на них тут уже целое «дело» завели: «провокация! покушение на наши ценности! дадим сокрушительный отпор!..» Что это такое? Где мы все вообще находимся? И не хватало им еще из-за этой ерунды навсегда рассориться с челябинскими коммунарами! Нет, этот бессмысленный скандал нужно загасить на корню. В конце концов, он только компрометирует коммунаров. Кстати, а ведь Владимир Абрамович наверняка не сам дошел до такой точки кипения… Хотя Наппу и предупреждал, что он ортодокс. Но сначала кто-то должен был рассказать ему об «инциденте» – и, видимо, этот человек так все подал, так расставил акценты, что у многократно битого Караковского возникло ощущение реальной опасности… Кто же это мог быть? И зачем ему понадобилось раздувать из мухи слона? Впрочем, строить догадки было уже бессмысленно – завтра они все равно уезжают в Москву. Важно только то, что такой человек – или такие люди – есть. И именно поэтому теперь следует обращаться не к сидящим в зале, а как бы поверх них – напрямую к Владимиру Абрамовичу, как к высшей и конечной инстанции. Он в школе хозяин, его слово здесь – закон, именно из его уст во всеуслышание прозвучали эти ужасные обвинения, и только он сам может их дезавуировать. Для этого необходимо убедить его, что никаких врагов и провокаторов здесь нет, никто не собирался на него «нападать», – ему это просто почудилось, а на самом деле здесь вообще не о чем говорить. Главное, чтобы он понял, что его реакция была преувеличенной, неадекватной, и чтобы в итоге он в той или иной форме, но публично, при всех подтвердил: вопрос снят, мир с москвичами восстановлен. Для тех, кто его подзуживал, это должно стать ясным и недвусмысленным сигналом.

«Неужели я это смогу? – вдруг удивился Фурман. – С чего это я так расхрабрился? Нагло решаю тут за всех… Ну и ну… А вот смогу! Потому что так надо. И потому что сейчас больше некому это сделать, кроме меня…»

Выбрать подходящий момент оказалось непросто, и он чуть ли не до самого конца заседания продолжал шлифовать в уме свою короткую речь. Когда представителю москвичей наконец дали слово, в зале оставалось всего человек двадцать. Но и это было Фурману на руку – меньше вероятность, что какие-нибудь бессонные ярые защитники местных традиций вдруг решат затеять с ним опасную дискуссию. А его задача – всего лишь благородно поставить точку.

Конечно, все уже плохо соображали, да и о конкретном эпизоде, который послужил причиной грозной отповеди директора, почти никто не знал. Поэтому это очередное выступление с места было воспринято как традиционное гостевое выражение благодарности. И действительно, вначале Фурман высказал твердые и вполне искренние заверения в том, что все члены московской делегации испытывают самое глубокое уважение к легендарной школе № 1, к челябинским коммунарам разных поколений, их давним традициям и уникальному педагогическому опыту. Мы для того сюда и приехали, сказал он, чтобы поучиться у вас, в том числе и вашему отношению к святым для всех нас символам и незыблемым ценностям…

Владимир Абрамович выслушал все эти заверения в лояльности и преданности идеалам с привычной маской расслабленной благосклонности ко всему, что движется. Но никаких проявлений недовольства или недоверия Фурман не заметил. Поэтому, следуя своему плану, он позволил себе продвинуться немного дальше.

– Я вижу, что в этот поздний час в зале остались в основном взрослые люди. Поэтому вряд ли я раскрою для кого-то большой секрет, если скажу, что никто из присутствующих здесь не родился коммунистом.

Это был неожиданный ход, и публика слегка оживилась.

– Впрочем, это относится ко всем людям вообще. Потому что коммунистами не рождаются, коммунистами становятся. И это совсем не просто. Чтобы стать настоящим коммунистом и действительно начать руководствоваться в своей жизни этими великими ценностями, которые требуют от человека предельной самоотверженности, мало вступить в комсомол и даже в партию. До этого нужно внутренне дорасти. И мы, как взрослые люди – тем более работающие с детьми, – хорошо знаем, что это по силам далеко не всем. Поэтому мы считаем, что дети – и не только дети, а просто каждый отдельный человек – должны приходить к этим великим ценностям своим собственным путем, пусть даже в чем-то ошибаясь, а не просто послушно заучивая наизусть и повторяя, когда нужно, «правильные» фразы. Иначе вера в эти правильные ценности ничего не будет стоить, окажется внешней, формальной. А ведь это и есть то, от чего мы все хотели бы уйти в своей педагогической работе. И кому как не нам знать, что юношеские заблуждения, непонимание, даже искреннее неверие – в общем-то естественны и не так страшны, как холодное и расчетливое притворство.