Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

Чуть позже Фурман – на всякий случай уже не по телефону, а при личной встрече – переговорил еще с двумя возможными участниками проекта. Минаев поддержал новое коллективное начинание, хотя и предупредил, что ждать от него самого каких-либо текстов в ближайшие два-три месяца не стоит, так как у него полно долгов по универу, и пока он с ними не разберется, ни о чем другом думать все равно не сможет. Это было понятно. Макс же сразу отказался: мол, у него сейчас каждый день расписан буквально по минутам, и он не видит никакого смысла тратить драгоценное время на очередные детские игры.

Но случайно возникший замысел, несмотря на свою явную игровую форму, уже настолько захватил фурмановское воображение, что он вполне мог бы взяться за него и в одиночку. Со своим «большим» романом он пока завис – без героя двигаться было невозможно, – а вложившись даже вполсилы в эту новую игру, можно было бы потихоньку обкатать какие-то важные для будущей серьезной работы вещи: стиль, отдельные образы, конфликты и прочее. Устроить себе такой маленький тайный праздник вольного сочинения .

На последней «предстартовой» встрече Морозов, Соня и Фурман договорились о единых «рамочных» условиях дальнейшей работы. По поводу названия особо заморачиваться не стали, остановившись на нейтральном «Метрополитене». Всю предысторию, а также конкретную политическую идеологию «боевой группы», ее организационные связи, финансовые источники и прочие технические подробности было решено вынести за скобки. «Киношные» кровавые перестрелки и горы трупов тоже никого интересовали. В фокусе должна была остаться лишь сама эта чисто приключенческая ситуация с захватом метро. А точнее, ее переживание членами группы.

Для Фурмана сюжетная динамика вообще была не очень важна, хотя он и собирался блеснуть перед соавторами парой-тройкой острых задумок. Свою часть текста он решил писать об ожидании – моменте, когда группа уже сделала свой ход, непоправимые события произошли и в действии возникла неопределенная пауза перед неизбежной сокрушительной реакцией «условного противника». Это и был момент окончательного прояснения позиций каждого и отношений внутри коллектива.

Своего alter ego Фурман с наглой иронией назвал Л. Н. (оправдываясь перед самим собой тем, что собирается писать в полную силу). Это был сильно идеализированный образ: немногословный, уверенный в себе, надежный и практичный взрослый человек в отличной физической форме, вдобавок имеющий коричневый пояс по карате.

Условный «Морозов» поначалу вместо имени получил у него громоздкое прозвище Социолог, но потом автор, пародируя кружковую манеру сокращать имена, заставил других персонажей по-свойски называть этого героя Сóци. Печальный Арлекин Минаев превратился под его пером в доброго и самоотверженного Борисова (не исключалось, что в конце он пожертвует собой, спасая остальных), его прекрасная Ася – в совсем уж идеальную Катерину, а Макс – в резонерствующего зануду по фамилии Андреев.

Труднее всего оказалось подобрать имя для непредсказуемо обидчивой Сони. Банальные ходы тут не годились, и в конце концов Фурман придумал загадочные, но благородно звучащие инициалы Р.-Д. Расшифровывать их было не обязательно, как и Л. Н. – мало ли, может это означало всего лишь Левый Носок?

(Однако позднее Фурману все же пришлось ответить на вопросы заинтригованных читателей, в роли которых выступил Морозов. Нет, буква «Д» не имеет никакого отношения к Сониной фамилии. И, конечно, только полный идиот мог бы предположить, что за инициалами Р.-Д. скрывается, например, «Романтичная», «Розовая» или какая угодно другая «Дура». Кстати, такое толкование опровергается и наличием дефиса. Начистоту и только между нами? Ладно, допустим, Р.-Д. означает «Рыцари-Дамы». Это что-то меняет? Ничего это, конечно, не меняло, поскольку, по мнению Морозова, сам литературный образ Р.-Д. сводился у автора к схематичной и почти оскорбительной пародии. Фурмана такая оценка задела. Он даже готов был согласиться с тем, что созданный им образ недостаточно глубок и в нем, возможно, отсутствует динамика развития. Хотя, с другой стороны, это можно было бы объяснить тем, что роль данного персонажа была второстепенной по отношению к основной линии событий. Но ничего пародийного, а уж тем более намеренно оскорбительного в этом образе, на взгляд Фурмана, не было: яркий и талантливый «вечный подросток», с тяжелым для себя и для окружающих характером, в глубине души – верный и великодушный, но пока еще очень слабо разбирающийся во всем происходящем. Вот-вот, сказал Морозов, если ты сам этого не чувствуешь… В общем, в тот раз они разошлись крайне недовольные друг другом.)

В состав боевой группы входило еще несколько харáктерных периферийных персонажей. А вот прежние духовные руководители молодежного коллектива – парочка пожилых интеллигентов-пацифистов, продолжавших цепляться за свои утопии, – были по общему решению оставлены где-то в городе в полном неведении о происходящем. Это была не их «война». Тем не менее у Л. Н. перед началом боя возникало острое желание позвонить им с какого-нибудь служебного телефона и мягко, по-доброму попрощаться. Но все линии наверняка уже прослушивались, и было бы глупо из-за каких-то сентиментальных чувств рисковать чужими жизнями…

К середине марта все трое авторов представили первые тексты. Несмотря на предварительные договоренности, каждого понесло в свою сторону. С точки зрения единого сюжета Соня начала с конца, описав допрос одного из схваченных членов боевой группы. По форме это был театральный диалог в гротескно-сатирическом стиле («Адреса, фамилии, явки! Ну?! Еще хочешь?» – «Ай! Ой! Ых! Нет-нет, я все скажу, только больше не бейте меня, пожалуйста!..»). Ни имен, ни характеров, ни игры с прототипами – абстрактные маски. Зато, гордо отметила Соня, у меня здесь нет ничего личного и никакого натурализма! Это была стрела в сторону Фурмана, но он только уклончиво качнул головой. (Ну да, «ничего личного», как же! Зачем тогда вообще нужно было с такой злобной насмешкой писать о таких вещах?) А вот у Морозова в первом фрагменте получился явный «перелет»: эпическая панорамная зарисовка огромного города с высоты птичьего полета, многочисленные «вклеенные» цитаты из якобы газетных сообщений – и ни одного живого лица. Морозов и сам понял, что загнул немного не туда, и в следующем отрывке сменил «масштаб» авторского взгляда: теперь у него какая-то маленькая группа полузнакомых людей потерянно бродила в темноте по бесконечным заброшенным тоннелям, периодически затевая мелкие ссоры. Но во всем этом его больше интересовало выстраивание некой социально-психологической типологии, чем отношения и внутренние переживания героев (после довольно острого спора на эту тему Фурман с мстительным удовлетворением подумал, что Соци – он и есть Соци).