Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

В первую неделю многочасовые репетиции устраивались чуть ли не через день. На них приезжали и трое московских челябинцев, которые постепенно становились привычными членами компании. Но потом, несмотря на то что Машка жестко всех подгоняла, ей пришлось считаться с реальностью: встречи удавалось организовать не чаще, чем пару раз в неделю.

Морозов уже на второй репетиции снова заговорил о том, что вся эта затея представляет собой лишь бессмысленную трату времени и сил. Но так как недавняя неудача в Челябинске у всех была связана с ощущением, что они каким-то загадочным образом поддались разрушительному для общего дела влиянию Морозова, а Машка, со своей стороны, напирала на их чувство дружеского долга перед теми, кто, вопреки всему, им поверил, позиция Морозова была расценена всеми как очередное проявление свойственного ему «нездорового» цинизма, и на репетиции его решили пока больше не звать – чтобы все опять не кончилось ничем.

Соня тоже считала, что для дела так будет лучше, но чувствовала себя предательницей, причем всех сторон одновременно.

В связи с изменившимися обстоятельствами пришлось еще раз перераспределить роли: место Морозова занял Володя-Номинал, а его прежнего персонажа просто вычеркнули.

Ладушин, являясь, как он объяснил, лицом заинтересованным («в качестве автора слов»), с погрустневшими глазами уклонялся от участия в принимаемых решениях.

Фурман же был непривычно пассивен и немногословен.

– Фур, у тебя ничего не болит? – заботливо спросила Ирина. – А то ты какой-то вялый…

– Да… Голова немного болит.

Затылок у Фурмана действительно понемногу наливался тяжестью и болезненно пульсировал, но его «вялость» объяснялась не этим. Еще в самые первые дни после возвращения из Челябинска он пришел к выводу, что настоящей причиной их общего провала стал его отказ от исполнения главной роли, а вовсе не пресловутый морозовский «цинизм», на который все списывалось задним числом. Просто Морозов был более решительным и деятельным человеком и не стал долго раздумывать. Но подтолкнул-то его к «закрытию проекта» именно Фурман, в том числе своими «авторитетными» оценками и советами. Остальные, кажется, не придавали этому серьезного значения, но сам он теперь старательно воздерживался от навязывания своего мнения.

Кроме того, у него возник параллельный тайный интерес: «уйдя в тень», он внимательно присматривался к Ладушину как к возможному герою романа: ловил его интонации, ироничное хмыканье, характерные мелкие жесты… И убеждался в том, что этот выбор открывает большие возможности.

Еще через неделю Машка с удивившим всех спокойствием объявила, что ничего сколь-нибудь достойного с театральной точки зрения у них не получается. Возможно, дело в отсутствии опытного режиссера. Но слушать сделанную запись скучно и стыдно, настолько неумело и неестественно звучит там буквально каждое слово. Машка предложила компромиссный вариант: вырезать весь текст, оставив только песни (которые даже на ее пристрастный взгляд были записаны неплохо), добавить к ним еще несколько из тех, что в Челябинске не знают или не поют, и отправить туда эту пленку просто в качестве маленького дружеского подарка. Это, по ее мнению, было бы честно и вполне адекватно. И, что тоже немаловажно, тогда всю работу можно закончить за пару-тройку дней. Все облегченно выдохнули. Ради такого дела можно и Морозова вернуть, насмешливо добавила Машка специально для Сони, – даже его злой гений вряд ли сможет тут что-то еще испортить, хотя кто его знает… Оценив шутку, все заулыбались. Но Володя-Номинал вдруг выступил против отказа от первоначального плана. Он был уверен, что текст Игоря сам по себе не так уж плох и, хотя исполнение у них пока действительно хромает, со спектаклем все еще вполне может получиться, поэтому нет никаких разумных оснований прекращать репетиции. Ситуация возникла неловкая, и Ирине пришлось взять ее разрешение на себя. Она жестко, но доходчиво объяснила Володе, что предлагаемый вариант на самом деле всех устраивает и ему надо просто с этим смириться. «Ты бери пример с Ладушина: вот уж кто, казалось бы, должен сейчас больше всех страдать и протестовать, ведь это с его несчастным произведением обошлись так безжалостно – сначала долго и упорно резали на части, переставляли, вычеркивали, а потом вообще выбросили все к чертовой матери, – а он ничего, сидит вон, улыбается как ни в чем не бывало!..» Игорь так холодно и невидяще посмотрел в сторону Ирины, что Фурман поежился. Но ей, похоже, такие его взгляды были не впервой, и она даже нарочно его поддразнивала, а зачем – Фурман не понял. Напоследок Ирина очень грамотно похвалила Володю, на котором действительно держалось все пение вторым голосом, и он, покраснев, смущенно пробормотал: ладно, я вижу, мне вас не переспорить, так что делайте как знаете…

У всех, кто приехал на следующую репетицию (Ирина не смогла выбраться), настроение было уже совсем другое: теперь оставшуюся часть работы, вполне посильную и обозримую, можно было постараться сделать действительно хорошо, пусть даже только для самих себя.

Игорь выглядел усталым и осунувшимся («в школе задали много уроков», коротко объяснил он Фурману), но тоже держался бодрячком. Его синие глаза за стеклами очков оживленно поблескивали, он загадочно улыбался и все время шутил, комментируя происходящее, а когда Машку начинало раздражать это непрерывное ерничанье и хихиканье «на задней парте», он тут же напускал на себя серьезный вид и демонстративно призывал всех сосредоточиться.

Соня, которая была озабочена отложенными из-за репетиции делами, все больше нервничала. В какой-то момент она не без укора призналась Фурману, что ее коробит эта атмосфера бурного мужского веселья. Было шумно, и в ответ он только недоуменно пожал плечами: не понимаю, почему ты так остро реагируешь на всякую ерунду. Вскоре Соня объявила, что должна ехать – мол, другая важная работа больше не может ждать. Машку ее неожиданный отъезд расстроил, а у Фурмана, когда он более отстраненным взглядом присмотрелся к Игорю, возникло подозрение, что перед приходом сюда тот немного выпил. Это неприятное обстоятельство, конечно, многое объясняло.

В том числе и то, что после Сониного ухода Игорь вдруг стал проявлять к Машке какой-то «не совсем дружеский» интерес. Она и сама это заметила, осадив его в своей обычной грубовато-насмешливой манере. Но Игоря это не остановило, а лишь заставило использовать более изощренную тактику «мягкого подкатывания и умасливания», которую Фурман уже не раз наблюдал прежде в его обращении с девчонками, считая ее проявлением особого коммунарского педагогического мастерства. Теперь все встало на свои места, и Фурману стало смешно. Заодно он по-новому оценил Машкин наряд: кроме всегдашних заношенных рваных джинсов на ней была настоящая теплая тельняшка с длинными рукавами. На завистливые вопросы Машка гордо ответила, что этот шикарный подарок сделал ей хозяин квартиры, когда-то отслуживший в десанте. Естественно, его тельняшку она могла носить только навыпуск, а рукава приходилось подворачивать чуть ли не наполовину. Но все это лишь удачно подчеркивало Машкину «хипповость», как и очевидное отсутствие лифчика (конечно, не исключено, что свободолюбивая Машка вообще обходилась без этого предмета, просто Фурман этого не замечал).