Виктор Голявкин - Избранные

Я смотрю, а папа такой усталый! У него глаза закрываются. Он хочет спать.

Дядя Гоша все ходит по комнате. Он бьет по шкафу ладонью:

— Как вы так живете?

П а п а. Как?

Д я д я Г о ш а. Но у вас, например, нет шкафа.

П а п а. Как нет, а это что?

Д я д я Г о ш а. Вот этот старый ящик?

П а п а. А что?

Д я д я Г о ш а. Нет, я вас не пойму, как так можно жить!

П а п а. Как?

Д я д я Г о ш а. Вот так.

М а м а. Да, да, да… Я ему говорила…

Д я д я Г о ш а. Правда, тут роль играет хозяйка.

М а м а. Я виновата?

Д я д я Г о ш а. Я уж не знаю…

М а м а. С моим больным сердцем…

П а п а. Я вас прошу, прекратите!

Д я д я Г о ш а. Ведь вам карты в руки… Новейший шкаф… я в одном доме видел… Я вам добра желаю. Я от души, так сказать. Мне-то ведь все равно. Но на вашем бы месте…

П а п а. Что на нашем месте?

Д я д я Г о ш а. Я купил бы отличный шкаф.

П а п а. Еще что?

Д я д я Г о ш а. Купил бы отличную люстру. Ведь вам карты в руки!

П а п а. Скажи, пожалуйста, почему мне карты в руки? Я совершенно не понял.

Д я д я Г о ш а. Ведь ты музыкант. Так сказать, эстетически музыкальное движение души. Правильно я говорю? Я, брат, все понимаю. Я вашего брата знаю. Культурный ты человек или нет? Ведь у тебя есть деньги. Ты тратишь их не туда. Понимаешь? Они не туда идут, не туда! Ты подумай, ведь я для тебя, для твоей же пользы, ведь я тебе только добра желаю!

А папа спит. Он уже ничего не слышит. Так и не узнает он этого! Так и будет он тратить их не туда. Так и не купит шкафа мой папа. И люстру тоже не купит. Он спит. И ничего не слышит. А то, что слышал, — забыл. Что же делать. Такой человек мой папа!

Наши гости уходят. Вздыхает Олимпиада Васильевна. А папа спит.

Я иду закрывать за ними дверь. Даю на прощанье щелчок Мише. Он кидается дать мне ответный щелчок. Но поздно. Я быстро захлопнул дверь.

— Красивая женщина, — говорит мама. — А Гоша такой романтичный!

А папа спит.

Папа курил свою трубку. Дым из трубки шел вверх, к потолку. Старик Ливерпуль дул на чай и грыз сахар. У него все зубы целые. Мама спрашивает всякий раз: «И как вы сохранили зубы?»

Он постукивает по зубам ногтями и говорит, что ел крабов, омаров и желуди.

Папа мой говорит, что он тоже ел желуди.

Мама машет рукой и смеется. Не верит она в то, что папа ел желуди.

— Дорогой Ливерпуль, — говорит мама, — что за чушь?

Они думали, что я сплю, но я не спал, а приоткрыл даже чуточку дверь, чтобы видеть их лица.

Старик Ливерпуль любит папу. Когда папа мой плавал юнгой (было совсем давно), он был в краях Ливерпуля. И хотя это было давно, папа помнит, какие там были деревья, дома, даже небо…

С т а р и к Л и в е р п у л ь. Да, да, да, точно такое небо!

П а п а. Я помню.

М а м а. Гоша там тоже был.

П а п а. Гоша просто болтун.

М а м а. Ничего подобного!

С т а р и к Л и в е р п у л ь. Где был Гоша?

М а м а. Там, где и вы.

П а п а. Никогда он там не был.

М а м а. Как можно…

П а п а. Я совсем забыл. Он там действительно был, успокойся.

С т а р и к Л и в е р п у л ь. Был, и слава богу!

М а м а. А я что говорю?

П а п а. То же самое.

М а м а. Ну так вот!

Все молча пьют чай. Только слышен хруст сахара.

Л и в е р п у л ь. В мире сейчас тревожно. А когда Гесс перелетел в Англию…

П а п а. Это было давно. А вот Гитлер — уже не Гесс…

М а м а. У нас мир с фашистами.

П а п а. Какой может быть мир с фашистами! В этот мир я мало верю.

М а м а. Как ты не веришь? Мир есть мир.

П а п а. Что верно, то верно…

Почему в мире тревожно? Кто такой Гесс? И еще этот Гитлер… Все было так интересно! Но понять я не мог ничего.

Ворочается мой брат Боба. Он лежит рядом со мной в комнате. Он встает вдруг с кровати, идет к дверям. Приоткрыв дверь, говорит Ливерпулю:

— А вы можете съесть песок?

Все смеются. Боба бежит обратно.

Мама плотно закрыла двери. Теперь я ничего не вижу. Только кое-что слышу:

— «Мария» утонула в тысяча девятьсот семнадцатом…

— Если Гесс перелетел в Англию, то, значит…

— Черт его знает, что это значит, но факт, что он туда перелетел…

Я слышу хруст сахара, вижу омаров в больших красных шапках, шхуну «Марию», Гесса, который летит в свою Англию, сыплет сверху песок на шхуну, и шхуна «Мария» тонет…

Мы все-таки едем на дачу!

— В Москву бы поехать, — говорит папа.

— В какую Москву? — Мама не понимает.

— Мы сошли бы в Москве на Казанском вокзале… что, разве было бы плохо?

— К чему это все? — Мама не понимает.

Мой папа в Москве родился. Он хочет в Москву. Он давно там не был. Он каждый год в Москву хочет. А мама не хочет. Она здесь родилась. Она любит дачу. И я люблю дачу. Кто дачу не любит! Я люблю и Москву. Кто Москву не любит! Но что же делать! На дачу мне тоже хочется.

Мы стоим возле машины на улице. Все наши вещи в кузове. Мама с Бобой сели в кабину. Папа все говорит про Москву. Это с ним бывает.

— Я спешу, — говорит шофер.

Мама вдруг говорит:

— Где подушка и чайник?

Я бегу за подушкой и чайником.

— Не забудь закрыть дверь! — кричит мама.

Подушка огромная. Трудно бежать. Я теряю крышку от чайника.

— Она где-то звякнула, — говорю я.

— Поищите ее! — кричит мама.

Нас провожает вся улица. Здесь, конечно, братья Измайловы. И другие мальчишки. Они все бегут на лестницу. Ищут нашу крышку. Шофер говорит:

— Это мне надоело.

— Вы же видите, — говорит папа.

— Я-то вижу, — говорит он.

— В чем же дело? — говорит папа.

Наконец крышка найдена. Я лезу в кузов. Любой хочет ехать в кузове! Братья Измайловы едут завтра. Они едут в пионерлагерь. Но их повезут в автобусе. Они не поедут в кузове.

— Отойдите! — кричу я. — Ведь это машина! А не какая-нибудь там повозка!

— Ой, — кричит папа, — ведро забыли!

Я бегу за ведром. Подаю ведро папе.

— Ничего не забыли? — кричит шофер.

К нам спешит Ливерпуль.

— Чуть-чуть не опоздал, — говорит он.

Старик Ливерпуль всем жмет руки.

Мы трогаем с места.

Все мальчишки бегут за нами. Кричат и машут руками. Один Ливерпуль остался. Он стоит, смотрит нам вслед…

А мы вовсю едем! Ветер свистит. Волосы у папы растрепались. И у меня растрепались волосы. Уже нашего дома не видно. И всех мальчишек, и Ливерпуля…

Папа вдруг посмотрел на меня — я на папу. И мы рассмеялись. Не оттого, что растрепаны волосы. Не потому. А просто так. Здорово — ехать на дачу, когда папа рядом, вот здесь, на вещах, — вы себе не представляете!

Жаль, что днем едем. Лучше бы ночью. Тогда наши фары горели бы. Но днем светло. Тоже неплохо. Очень трудно сказать, что лучше!

Вдруг я вспомнил про девочку с бантом… Эх, был бы я пиратом! Вот так мчался бы я на своей шхуне… Бьют волны, и шхуна качается… Вдали виден корабль… В нем едет девочка с бантом… Со мной целый отряд… Я беру в плен корабль… «Ах, это вы! — скажу я, — ну, что ж, здравствуйте!» — «Ой! — вскрикивает она. — Дайте мне воды…» Я скажу: «Я вас всех отпускаю. Плывите себе на здоровье! Куда ваши глаза глядят…» Она скажет: «Ой, вы такой благородный! Просто дальше уж некуда! Я остаюсь с вами. Я влюблена!» — «Хорошо, — скажу я, — пожалуйста, как хотите…»