Виктор Голявкин - Избранные

Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?

Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.

Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну, форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление — вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.

— Разрешите представить, — говорит. — Сикстинская мадонна, моя последняя любовь.

— Здравствуйте, — говорю.

А жена его сейчас же и ушла.

— Шуток не понимает, — вздохнул Викентий Викторович, — ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?

— Дело ваше, Викентий Викторович.

Он засмеялся.

— Факт — мое. Ты просто клад, бальзак!

Я на баки смотрел. Он заметил.

— Вот где будущее, — говорит. — Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.

Он хитро щурился и улыбался.

— Что там все-таки такое? — спросил я в нетерпении.

Он приложил к губам палец.

— Вставай на табуретку, — говорит, — глянь в бак. Палкой покрути.

Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.

Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.

Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.

Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.

— А где ателье? — спросил я.

— На другой улице, — сказал он.

Викентий Викторович увлек меня в комнату.

К моему недовольству, жены в комнате не было.

Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:

— Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… — В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!

— …Сикстинскую мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…

— Как то есть?

— Ну как, вот так! — Он развел руками. — Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…

Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…

А он берет из буфета банку варенья и всю банку — хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. «Роза» варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.

— Рубай, — говорит, — чтоб все съел.

— Как все?

— Давай, давай!

Я не решался.

— Обижаешь, — говорит, — меня обижаешь…

— Без чая? — спрашиваю.

— С чаем — дома. А в гостях жми!

Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко. Я еще раз хлебнул.

Он смотрел на меня.

Два-три лепестка плавали в этой тарелке.

— Ну? — спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.

— Вы знаете, — говорю, — это не варенье.

Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:

— Так что же это?

Я вздохнул, отодвинул тарелку.

— По-моему, это вода.

Он взял ложку, попробовал.

— Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!

Приносит стакан с водой.

— Вот вода, — говорит, — в стакане. А там не вода. Там варенье!

Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.

Он как закричит:

— Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!

Я еще раз хлебнул.

Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.

Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.

— Ты слышишь? — кричал он. — Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!

А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.

— Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!

А она вышла.

Он вслед ей крикнул:

— Женщины уходят, а мужчины остаются! — Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.

Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!

Схватился за голову и сидит.

— Вот, бальзак, не женись, — говорит, — видишь сам, ни поддержки, ни помощи…

— Успокойтесь, — говорю, — не надо так волноваться. — А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…

А он печальный-печальный:

— Сам посуди: чего мне с ней расходиться — красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…

Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.

Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.

— Ты прав. — Он похлопал меня по спине. — Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…

— Нечего меня бальзаком называть, — сказал я.

Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!

Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья «Роза», положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…

Позвал жену срывающимся голосом.

— И как это могло случиться? — спросил он ее хрипло.

— Чего случиться? — спросила Сикстинская мадонна.

— Ничего… — сказал он, — ничего… Принеси ему чай…

Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…

Она принесла чай, вздохнула, он спросил:

— А тортика не осталось?

— Ты ведь знаешь, его ела кошка, — сказала она.

— Да… Да… — сказал он тихо, глядя в одну точку, — кошка съела розу и лепестки…

Сикстинская мадонна ушла, хлопнув дверью.

А Викентий Викторович вдруг стал хохотать, задыхаясь от смеха, вытирая глаза платком. Это был смех от души, смех чрезмерно довольного человека и в то же время смех странный. Может быть, странным он мне показался потому, что я не ожидал его.

Он постепенно кончил смеяться, зачерпнул ложечкой варенье из моего блюдечка, положил его в рот и медленно съел.

Отпил глоток из моего стакана. Взял меня под руку, подвел к буфету, раскрыл настежь дверцы:

— Выбирай, выбирай себе самую лучшую воблу! Вкуснейшая рыба! Самую лучшую выбирай!

— Зачем мне воблу?

— Выбирай, не тушуйся! Ты не знаешь, какая она вкусная, бери! Вот эту красавицу! Ну, на! Самая большая, красивая вобла!

Взял и сунул мне воблу в карман. Я ее вынул, а он мне ее обратно. Что ж, пусть.