Виктор Голявкин - Избранные

Сижу на стуле, восторженно рассматриваю свою картину и хвалю себя изо всех сил.

Кто еще так похвалит меня?

А говорят, характер у меня плохой. Замечательный у меня характер, чудесный, изумительный, простой.

Съем еще кусок мяса. После такой работы как следует поесть полагается. Жалко, помидоры не поспели. Больше всего на свете люблю я помидоры. Однажды я полтора кило съел, посыпая их крупной солью, закутывая свежим хлебом.

Вспомнил помидоры и пошел плясать! Плясал, плясал до тех пор, пока дыхания хватило.

Мать размахивала вальтером на фоне моей картины и кричала:

— Он в шайке! Он в шайке! Он спятил! Он спятил! Я же говорила, что он в шайке! Фигуровская меня предупреждала! Она меня всегда предупреждала, Господи боже мой, он спятил!

Сыщик бы не нашел мой пистолет, а она нашла! Отвратительная привычка лазать, рыться по всем углам. Каким образом она все-таки его нашла?

— Откуда это? — спросил отец громко.

— Подарили, — сказал я.

— Кто мог тебе его подарить, как не бандиты! — закричала мать. — Ему подарили оружие!!!

— Да подожди ты, — прервал ее отец. — Кто тебе его подарил, отвечай.

— Я его купил, — сказал я.

— На какие деньги?

— На заработанные, разумеется.

— Только что ты сказал: подарили. Теперь утверждаешь: купил. Первому верить или второму?

— Второму, конечно, раз я его купил.

— Зачем же ты сказал: подарили?

— Сначала я не подумал… а потом подумал… Я подумал и решил сказать правду…

— Дай-ка сюда пистолет, — сказал он матери.

Он повертел его в руках, явно не зная, что с ним делать, и вернул ей обратно со словами:

— Отнеси его сейчас же на помойку! Чтоб духу его здесь не было!

— Что они со мной делают! Что они со мной делают! — повторяла мать, унося на помойку пистолет.

— Выбрось его в уборную во дворе! — крикнул ей вслед отец.

— Не нужно, не нужно! — закричал я, пытаясь бежать за матерью, но отец схватил меня за руку.

— Молчать! — заорал он. — Я здесь командир!

— Его можно кому-нибудь подарить, — взмолился я, — зачем же его выбрасывать!

— Никто не позволяет тебе делать такие подарки, слышишь ты или нет? И ты мне ответишь сию минуту, как он у тебя появился!

— Купил я его, вот он и появился, — сказал я зло.

— Молчать!

Будь перед отцом тарелка супа, наверняка она полетела бы в мою картину!

Слабая надежда оставалась — вытащить пистолет обратно из уборной. Как-нибудь, может быть, удастся его оттуда вытащить…

— У кого ты его купил? — спросил отец.

— Откуда я знаю, шел по улице, какой-то тип продавал пистолет, я у него и купил.

— Имей в виду, — сказал отец, чувствуя, что ему от меня ничего не добиться, — имей в виду, разговор будет серьезным и беспощадным! Он давно назрел. Что будет с тобой дальше?

Именно последних слов я и ждал. Они мне последнее время крепко надоели. В этом и заключается его беспощадный разговор, ничего себе!

— Так что же все-таки с тобой будет? — повторил он, не услышав от меня ответа.

— То же, что и со всеми, — сказал я.

— Ты себя ко всем не причисляй!

— А я и не причисляю.

Он как будто хотел меня ударить, но сдержался.

— Со всеми не происходит того, что с тобой, — сказал он. — У всех нормальные дети, порядочные сыновья. Они не портят кровь родителям, не ходят вверх ногами, а ты ходишь вверх ногами уже продолжительное время, да, да! Другого тут слова не подыщешь. Ничего вокруг себя не замечая, ты губишь и себя и родителей. Что ты отмочил на стене, зачем? Объясни мне, по какому праву ты сделал из комнаты свинарник, превратил стенку в безобразное зрелище? Объясни мне, отчитайся, ответь за свои поступки…

— Все равно будет ремонт, — сказал я.

— Если было бы все равно, люди лазили бы в окно, — сказал он.

— Ее всю заклеят обоями, — сказал я, — стоит ли волноваться…

— А где ты взял пистолет?

— Купил.

— Зачем?

— Просто так.

Отец подумал и сказал:

— Что у тебя изображено на стене? Безобразие, какое только можно себе представить!

Я молчал.

— Ничего там не изображено! Ничегошеньки там нет, но у тебя хватило терпения всю ее замалевать, живого места не оставить! Чудовищный ты тип, хулиган, и больше ничего!

Я молчал.

— Разговор будет серьезный, имей в виду! — сказал он, не отрывая взгляда от стены.

— Не так уж это плохо нарисовано, — сказал я.

Он вскочил, подбежал к стене, ткнул в стену пальцем:

— Это?!

— А что?

— Бандит! — погрозил он мне пальцем, измазанным в краске.

Вошла мать. Косило ее, как никогда. Ни с того ни с сего она сказала:

— Ведь я была у знаменитого Павлова, невропатолога, и он даже меня не осматривал, а сразу посоветовал не расстраиваться.

Идет в свою комнату, скрипят пружины кровати. Оттуда я слышу:

— Павлов мне сказал: вам нельзя расстраиваться, вам нужно больше спать.

— Бессовестно ты поступаешь с матерью! — Отец натягивает на голову свою неизменную брезентовую фуражку, собирается уходить.

Мне хочется остановить его, пойти с ним, но как это сделать?

— …Знаменитый невропатолог Павлов… нервная система человека…

Никто ее не слушает.

— Не уходи, отец…

— Откройте дверь профессору! — кричит мать. — Когда меня не косило, я открывала двери каждую минуту!

Да, это Шкловский, профессор. Ни я, ни отец звонка не слышали.

Отец снимает фуражку.

Профессор Шкловский прошел к матери в комнату, а мы с отцом остались сидеть в столовой.

Стояла перед нами стена — картина. Невольно смотрел на нее отец, и лицо его хмурилось. Но было и другое выражение на его лице. Труднообъяснимое…

Он ждал Шкловского, держа фуражку на коленях.

…Профессор Шкловский отвел отца в сторону.

— Я должен вам кое-что сообщить, — сказал он побледневшему отцу, — считаю своим долгом.

— Что-нибудь серьезное? — встревожился отец. — Неужели что-нибудь серьезное?

— Скажите, сколько времени ее косит таким образом?

— Месяца два… — сказал отец упавшим голосом.

— Она не перегружала себя физически, не поднимала тяжестей?

— Ну, что вы… я бы не посмел…

— Видите ли… — сказал профессор, — по моему мнению, она совершенно здорова. Я трачу свое время, вы тратите деньги, я смею заявить: она нисколько не больна.

— Как?! — У отца был растерянный вид.

— Вполне возможно, она сама верит в свою болезнь, но это, как вы сами понимаете, другое…

— Я ничего не понимаю, — сказал отец.

— Представьте, такое случается. Мне приходилось наблюдать, — вздохнул профессор.

— Что случается?

— Лень элементарная. Простите, эгоизм…

— Я вас не понимаю.

— Мне некогда. Денег, прошу вас, не надо. Ни в коем случае.

Он взял с вешалки шляпу.

— Я в полном обалдении, — развел отец руками.

— Здесь я вам не помощник, — сказал профессор.