Виктор Голявкин - Избранные

— Будто вы не знаете! Мне нужны деньги, которые я заработал у вас! Вы это прекрасно понимаете. Вы подло от меня сбежали. Вы подлый человек, но теперь вам улизнуть не удастся. Отсюда я вас не выпущу!

— Из моей же собственной квартиры?

— Да, из вашей!

— Тише, я же просил: тише…

Но я зашелся.

— Неужели такие нахальные люди бывают на свете?! Вы надули не только меня! И другие к вам тоже явятся! И придется вам держать ответ, бесчестный вы человек!

— Я никому не должен и ничего не знаю, — сказал он. — Убирайтесь от меня все! Плевать я на вас хотел, дураки несчастные!

— Придется вам все-таки заплатить, — сказал я, чувствуя, что мне становится тяжело дышать от волнения.

— Я без гроша, милый, — сказал он.

— Не пойдет! — сказал я.

— Чего не пойдет?

— Так не пойдет. Платите мои деньги.

— Шиш тебе! — сказал он вдруг. — Понял? Шиш! Давай драться.

Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Он стоял передо мной, скорчив рожу, засучивая рукава, и сопел как паровоз.

— Драться? — удивился я. — Вы хотите со мной драться?

Он сразу почувствовал мою уверенность в этом деле.

— А что? — спросил он настороженно.

— Давайте, давайте, подходите ко мне, не стесняйтесь… — сказал я.

— А что? — опять спросил он.

— А ничего, — сказал я, — подходите, я вас стукну. И постараюсь посильней.

Он схватил со стула пиджак и быстро надел его.

— Тогда мы не будем этого делать, — сказал он. — Совершенно ни к чему.

Я боялся, как бы он на моих глазах не выскользнул в форточку, не пролез в какую-нибудь щель, испарился, смылся к черту, дьяволу.

— Что тебе нужно от меня? — сказал он, делая плаксивое лицо.

— Отдайте мои деньги! — заорал я.

— У меня их нет, — сказал он, вызывающе выставляя вперед свою челюсть, — нет у меня денег! Ну, бери меня за горло, бери, чего стоишь.

— Никто не собирается брать вас за горло, — сказал я растерянно.

Он дышал мне прямо в лицо и повторял:

— Бери, бери меня за горло!

Я слегка оттолкнул его, а он нарочно упал, будто я толкнул его настолько сильно.

— Убивают! — заорал он. — Убивают!

— Что мне с вами делать! Нет, я не уйду. Отдавайте мои деньги — и никаких! Не пройдет ваша хитрость! Не уйду я отсюда без денег.

Он опять меня сразу понял. Я так просто не ушел бы. Рванул дверцу шкафа и заорал:

— Бери! Все бери! Пальто бери, штаны, грабитель! Бери все, забирай! — сорвал пальто с вешалки и кинул мне в руки. — На! Грабь! Грабитель!

Пальто показалось мне ничего себе, даже модное, хотя и потертое. Как раз у меня пальтишко старенькое, дрянное. Но стыдно брать у него пальто. Может, оно у него одно-единственное. Да и вообще, снял с человека пальто, получается…

Пальто я ему вернул. По-моему, он на это и рассчитывал.

— Ну, ладно, забирай божка! — Он всучил мне деревянную вещицу, статуэтку.

— Что это? — спросил я.

— Монгольский бог.

— Зачем он мне?

— Продашь.

Я вернул ему монгольского бога и сказал:

— Я у вас работал, верно? Трудился как ишак. Не спал ночами. А вы хотите отвязаться монгольским божком, безделушкой, совесть у вас есть?

— Божку цены нет, — отвечал он, — антиквариат.

— А совесть у вас есть? — спросил я опять.

Он не обратил внимания на мои слова. Тогда я подошел к нему, взял его за шиворот и потряс.

— Ты что, ты что… — забормотал он.

— Платите мне сейчас же! — заорал я.

Он кинулся к мешкам, которые я до сих пор не замечал. В таких мешках возили мы значки на демонстрацию. Он запустил в один из мешков руку и швырнул вверх под потолок новогодние значки, их я разглядел уже на полу: трафаретом елочка на синем лоскутке и голова деда-мороза, тоже трафаретом, на бумаге, вырезанная и приклеенная. Кому нужно столько новогодних значков?

— Вот они! — заорал он. — В мешках! От них отказались детские сады, жакты, пионерские организации и ясли! Не беда! Я двигаюсь в район! Я сплавлю их в районе! — Он выхватил из мешка значки и бодро швырял их под потолок, рассчитывая произвести на меня впечатление.

Он стоял взъерошенный, готовый к новой операции, новому походу на периферию со своими новогодними значками. Он был уверен в успехе. Но кто его знает…

Валялись вокруг значки с головами Дедов Морозов. Он поднял один с полу, повертел его в руках.

— Эскиз супермена и Васин труд, — сказал он, швыряя значок в сторону.

— Святая троица уверенных, — сказал я.

— Поедем со мной, — сказал он.

— Я с вами не поеду. Хватит мне с вами кататься. Возьмите супермена. Почему же вы тогда со мной не рассчитались?

— А я тебя искал. По всему базару. Сбился с ног. Куда ты тогда делся?

— Сейчас я здесь.

— Но — увы! — Он развел руками.

— Значит, вы мне платить не собираетесь?

— Реализую — заплачу. — Он кивнул на мешки.

— Значит, вы меня тогда по базару искали?

— Искал.

— И не нашли.

— И не нашел.

Ну как с ним разговаривать? Не мог я с ним разговаривать! Я понял, он мне не заплатит никогда.

— Верните хотя бы Картошину, — вспомнил я.

— Картошин украл у меня пистолет! Однокашка-милашка-Пашка! Мое оружие! Вот ему!

Он показал энергично шиш.

— Я взял у вас пистолет, а не Картошин, — сказал я зло.

Он не поверил.

— Я взял у вас пистолет, но сейчас у меня его так же нет, как и у вас.

Он все равно не поверил.

Я захватил с дивана монгольского божка и вышел вон.

Спускаясь по лестнице, я прочел на подставке монгольского бога: «2 руб. 20 коп. Сказочный персонаж. Фабрика детских игрушек».

— Мой сын боксер! — поведал отец профессорше Фигуровской. Я готовил уроки, он позвал меня и с размаху ударил по груди.

— Вы слышали, какой раздался звон? — спросил он, довольный.

— «…как много дум наводит он», — среагировала профессорша Фигуровская, закуривая.

Все сразу засмеялись, а мне захотелось, чтобы профессорша укатила к себе домой. Я не любил профессоршу Фигуровскую. Мне всегда казалось, она несет так много ахинеи, что уши вянут, и втравливает в это мать. Меня раздражала ее болтовня о пустяках, никчемностях. По моему мнению, она забивала мамину голову пустыми разговорами, а потом мама выдавала все это на-гора нам, некуда было от этого деться. Бредни Фигуровской преследовали меня и отца. Мне казалось, она давит нас клоунской шляпкой, широченным поясом на животе, очками в золотой оправе и, наконец, положением «профессорши», словно это она профессор, а не ее муж, умерший несколько лет назад. Но мама ее обожала. У них было нечто общее в своем женском, трудно объяснимое.

— Иди, иди, — сказал мне отец чрезвычайно ласково, — готовься, готовься.

Я ушел в нашу знаменитую спальню с нашими кроватями и принялся за алгебру. Учеба у меня сейчас шла хорошо, я не запускал. Понятное дело, без семилетки не сунуться никуда. Если семилетка дело обычное, то надо справиться с этим, а не отмахиваться. От простого к сложному. «Взявшись за ум», сидел я за алгеброй и слушал доносившийся разговор. Формулы и цифры путались, а разговор воспринимался.