Виктор Голявкин - Избранные

Мы попрощались, старик растрогался, вышел со мной на улицу, но я его отослал назад: как бы не простудился.

По этой аллее шагал я каждый день в школу, бесцельно занимать место у окна. Старик в меня верил, поэтому я к нему и зашел. А разве не верил в меня Азимов? Только так. Чемпион родного города…

Он поставит цветы в вазу, поднимется у него настроение, этого мне и хотелось. Трудно понять, с какой стати Ирка подскочила ко мне в цирке в узком проходе на пути в раздевалку и сунула этот букет. Тут уж я ее, конечно, поцеловал, елки-палки. Не думал я ее увидеть, давно с ней все покончено, и опять появляется на горизонте, елки-палки.

Я вспомнил внука с кошкой и запел:

— Где ты так долго пропадал? — открыл мне отец. — Физкульт-привет! — Он был чем-то возбужден.

Я вошел в комнату.

— Знаем, знаем, — сказала мама, — видели!

— Мы видели, — сказал отец. — Ты нас не приглашал, но мы там были.

— Он еще улыбается! — сказала мать. — Я чуть не закричала, чтобы прекратили драчку…

— Она действительно чуть не закричала, — сказал отец.

— Во-во, — сказал я, — от нее можно ожидать.

— Не устраивайте шума! — сказал отец. — Я, признаться, в восторге! Я видел все своими глазами, и я в восторге!

— Не смей ему этого говорить, ты с ума сошел!

— А я в восторге, — повторил отец. — Ему трудно пришлось, это верно, а кому не трудно приходится в наше время? Я много пережил, но финал феноменальный…

— А по-моему, ужасно, — сказала мать.

— Мы поздравляем тебя, — сказал отец, не обращая на нее внимания. Он протянул мне руку торжественно, как в кино на официальном приеме.

— Я вас не заметил, правда вы там были?

— Представь себе! — Отец откупоривал бутылку сухого вина.

— Я немного задержался, — сказал я, — а вы сразу уехали?

— Да, мы сразу уехали.

Я вынул из-за пазухи диплом и положил на стол. Родители меня ждали. Стол был накрыт на троих. Мои родители собирались отпраздновать вместе со мной мою победу, кто бы подумал!

— Сейчас мы разопьем бутылочку винца за твое здоровье и успехи, — сказал отец, ставя бутылку на стол. — Ты не пошел по музыкальной стезе, хотя это нас и огорчает, но я был свидетелем, как мой сын, родной мой сын, я подчеркиваю это, отдубасил такого верзилу, что, честно сознаться…

— Перестань, — сказала мама.

— Хорошо, я перестану, но я сказал, что думал.

У мамы подгорало на кухне, и она выскочила из-за стола.

Жаркое сгорело не совсем, и мы уселись в теплой и дружеской обстановке. Все было необычно, без скандалов, мамаша хлебнула полстакана и пустилась в рассказы:

— Ведь я на драматических курсах училась, у меня ведь способности к сцене были большие, милые мои. Когда я экзамен сдавала, куклу представляла, то получила пятерку, не надо забывать! И еще я читала басню Крылова «Волк и Ягненок». Там есть такие слова: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое питье мое мутить с песком и илом…» А ягненок отвечает: «Когда светлейший Волк позволит» (это ягненок говорит), и еще я читала монолог Годунова, у меня есть тетрадка, нам Муров преподавал, а Муров сейчас седой старик… Был еще Туганов, однофамилец тому Туганову, а потом был еще жокей Туганов… Я вам продолжу басню…

— Мы знаем эту басню, — деликатно прервал отец, а она сказала:

— Ну и что? Знаете — еще послушайте. Велика важность.

И отец сказал:

— Ну, валяй.

— Ну и буду валять, — сказала мама, — не смей меня перебивать!

Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!

Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:

— Нечего вспоминать зады.

— Мы собирались сварить варенье… — рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.

Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать — непонятно, в шутку или всерьез:

— Твой отец написал фуги Баха, — сказала она, — но их у него украли, и осталась одна обложка…

— Что ты несешь? — не выдержал отец. — Разве могли у меня быть фуги Баха?

— А что, разве не было у тебя фуг Баха? — спросила она невозмутимо. — Значит, я ошиблась…

— Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, — обратился ко мне отец, — и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…

Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.

Я думал, опять начнется — в такой день, чемпион родного города, — но все обошлось.

Мать села за рояль, и пошли романсы.

После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в «Спартак».

Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.

Знакомых в зале не оказалось.

Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.

— О, я о нем слышал! — сказал рядом стоящий человек.

— Вы его знаете? — спросила библиотекарша.

— Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, — ответил тот.

— Каких обстоятельствах? — спросила старушка.

— Чрезвычайных обстоятельствах.

Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.

— Он на Кончаловском помешался, — сказала про меня библиотекарша. — Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: «Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?» Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. — Старушке хотелось поговорить.

— Кончаловский — хороший художник, — сказал он с улыбкой, — но молодой человек приобретает Сурикова.

— Скорей всего, вы что-то путаете, — сказал я.

— Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.

— Какую еще записку? — сказал я.

— Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.

— Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! — сказала старушка.

— Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.

— Ай-ай-ай, — сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.

С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:

— Посетили великие художники.

Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…

Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…