Генрих Сапгир - Летящий и спящий

В тесной передней стоял — с каких времен? — Маяковский, особенно неповоротливый и большой — гипсовый. Почему он здесь стоял, никому было не ясно, да никто из писателей не задавался этим вопросом. На дворе была советская власть, значит, в холле стоял Маяковский, вот и все. Его так должны были не любить в этом доме, но он настоял на своем уже давно — и все сделались более чем равнодушны. Его просто не замечали. И боюсь, скажи кому-нибудь из питерских: а как у вас там Маяковский в Доме литераторов, на тебя посмотрели бы с недоумением: какой Маяковский?

Я-то знал, он давно превратился в другого — в него. Он стоял там, как стоял на многих площадях и скверах — во дворе. И он стоял там в углу у начала витой лестницы, привычно расставив ноги, держа руки как-то по-грубому в карманах или сжимая свою гипсовую кепку. И то, что он сначала был Маяковским, его нисколько не смущало — он был с самого начала такой же нахрапистый, авантюрный, не слышащий никого другого (кстати, отличительная черта), он был здесь на своем месте, как во всех других местах. С высоты своего роста (при жизни не так уж был высок) он мог теперь следить за всеми этими пробегающими лысинами и шевелюрами, за этой скользкой литературной мелочью.

— Оглушить бы вас трехпалым свистом! — говорил вождь.

Но его не слышали, потому что слушали и слышали только себя — и пробегали в мутный зал бывшего дворца, пахнущий давно едой и пластиком, к вожделенной выпивке.

Кстати, мы с девочкой-старушкой допивали ее бутылку и как-то отрывочно общались, тоже не слушая друг друга, под черной гладкой головой — уж теперь не скажу, потому что не уверен — Маяковского ли?..

Рассказывают, что призрак вождя видали девушки на болотах — по клюкву ходили (говорят, где-то еще растет — радиоактивная), призрак шалаша видели тоже. Двух подружек (я слышал) завел вождь прошлой осенью в глушь и хлябь — и утопил. Бедные девушки уж и метались, и бросались от осинки к осинке, а он им все призрак шалаша подсовывал: вот, мол, и дорожка верная к шалашу моему ведет, только шалаш этот — дьявольский мираж и дорожка тоже, как ступишь — в черное, бездонное провалишься, и уж не докричаться, не дозваться — засосет, сладострастно так затянет; он и при жизни такой был: заманит, закартавит, заговорит — докажет парнишке, что ему умирать за что-то необходимо, что умереть ему хочется, что умирать — это правильно — и все рукой показывает: туда, туда иди, там уж точно тебя убьют… Тьфу, тьфу, нечистая сила!

На странице газеты слепое фото: небоскребы и белые шары на плоских крышах, какой-то современный город. Боюсь, я так долго и бездумно смотрел на этот пейзаж, что он постепенно потерял всю свою человеческую осмысленность, я стал видеть одни кубы и шары.

В сером и безвидном пространстве они заметно перемещаются, причем кубы тяготеют к своей команде, а шары образуют свою пирамиду. Что-то там еще виднеется вроде стручка гороха.

Это приближается из глубины. Никакой это не стручок, я вижу, а тонкий забавный человечек в треуголке и зеленом камзоле. Почему-то его длинный крючковатый нос и отвислые усы мне показались удивительно знакомы.

— Здравствуйте, сударь.

— Не имею чести… Но где-то мы определенно встречались…

— В библиотеке! — вдруг осенило меня.

— Да, да, конечно… Ну и как там у вас без меня?

— Ужасно, барон.

— Неужто?

— Ваши чудеса для нас чересчур изящны. Небылицы у нас рассказывают каждый день по телевидению. А на шампуры нанизывают не уток, а людей.

Тут барон с неожиданным проворством отпрыгнул в сторону. Из серой глубины с шипением прошелуздил черный шар, проскочил мимо уха. Я даже оглянулся. В стене дымилась дыра.

— Проклятые кубы и шары! Все время приходится лавировать…

— А вам не кажется, барон, — наконец произнес я, — что нас сейчас обстреляли?

— А, не обращайте внимания! Уклоняйтесь, и все.

— Но что это?

— Война кубов и шаров.

— Война кубов и шаров?

— Кубы хотят, такое у них сильное желание, чтобы у шаров отросли углы. А шары, естественно, наоборот, хотят эти углы сгладить.

— А как же вы там?

— Для путешественника это не очень опасно. Люди для них — посторонние предметы. Они принимают нас за детали городского пейзажа.

— Но человек весь из кубов и шаров! — воскликнул я.

— В том-то и дело, — загадочно отозвался барон.

И тут моему взору представилось. Четыре серых куба парили в пространстве, сближаясь, видимо, окружая один довольно крупный шар. Шар гневно светился малиновым светом и, как я понял, не собирался сдаваться. Он делал выпады то в одну, то в другую сторону. И кубы благоразумно отступали.

Вдруг все четыре, как по команде, с неописуемой быстротой ринулись на противника, сшиблись с сухим треском. Брызнул жидкий малиновый огонь. И теперь один большой куб, составленный из четырех, неторопливо покачивался вверху, постепенно розовея.

— Они раздавили его! Это ужасно.

— Не ужаснее уличного движения, — возразил барон. — Ведь кареты на улицах большого города постоянно сталкиваются, постромки рвутся, оси ломаются, колеса сшибают прохожих, кучера летят с козел в канаву, а прелестные пассажирки пачкают свои платья и нежные личики жидкой грязью. Мы же все это принимаем как обыкновенные неудобства нашего путешествия.

Слушая барона, я созерцал между тем поле боя, можно сказать. Несколько шаров, окружив куб, с жалостным визгом стачивали у него углы. Куб мертвенно белел. Дальше в пространстве то тут, то там возникали яркие вспышки. Это кубы пытались растянуть шары. И те лопались. Пахло паленой щетиной.

— Конечно, меня, как и вас, волновали и тревожили все эти стычки, — продолжал барон. — Я подумал, может быть, возможно примирение. Для начала я решил проникнуть в главную крепость кубов. Высокая стена, представляете, десять метров в кубе с каждой стороны, посередине гигантский квадрагон. Проникнуть туда совершенно невозможно. Но, как известно, я славлюсь своей изобретательностью. К тому же шары вели осаду и обстрел крепости. Старый проверенный способ. Я вскакиваю на ядро и приземляюсь прямо на кровле квадрагона. Я побывал там всюду, даже не очень прятался, кубы не обращали на меня никакого внимания. Один — раззолоченный — даже передвинул меня — поближе к столу, как торшер. Чтобы ему было светлее. Ну что ж, к чему скромничать, мои светлые мысли могут освещать довольно просторные помещения. Итак, я светил на низкий квадратный стол, вокруг которого столпились высшие чины. Там воздвигались и рассыпались одним мановением пестрые причудливые сооружения. Я сразу понял: вот она, главная стратегическая ошибка! Они играли в кубики! А надо было — в биллиард или в крокет. Тогда бы их молотки могли расколотить противника в прах.