Альберто Бевилакуа - Скандальная молодость

Кто-то из пассажиров, на чье лицо не падал свет, с угрозой в голосе произнес:

— Выкладывай, что тебе нужно, Маньяни.

Маньяни не обратил на это внимания и спокойно продолжил:

— Если вы полностью запретите нашу деятельность и выполните свое намерение публично сжечь colombare, а женщинам прикажете повесить на грудь табличку с надписью fiat voluntas dei и побросать их в реку, в По делла Пиа, — зрелище, не спорю, более чем убедительное — это приведет, грубо говоря, к маленькой эфиопской войне. Потому что и в Африку вы отправились, чтобы отвлечь итальянский народ от того, что происходит.

— Твои моральные принципы, Нерео, нас не интересуют.

— Мои моральные принципы, если на то пошло, дают вам возможность удовлетворять то, что у вас между ног. Я сейчас говорю о здравом смысле.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы все было по справедливости. Во сколько вам обходятся ваши безумные войны и радужные мечты? И, соответственно, сколько стоит та, честно говоря, подлая, безжалостная и отвратительная деятельность, благодаря которой семья Маньяни сумела удержать эту землю от восстания? Мы не обещаем молочные реки в кисельных берегах, а предлагаем то, что еще не развалилось, а это дорогого стоит. Не забывайте, что мы никогда не выступали против вас, хотя прекрасно могли бы это сделать и толкнуть на бунт крестьян и рабочих с реки, а это вам не анархисты и не подрывные элементы.

— Мы знаем. И поэтому избавили тебя от больших неприятностей.

— В болотистых заводях мы утопили только Ленина и Троцкого. Но с большим удовольствием, можете мне поверить, утопили бы вашего Дуче, по сравнению с которым мы просто ангелочки.

— Маньяни, — заговорил Бальбо. — Есть одна поговорка: человека судят по делам. И это правильно. Сделай широкий жест, а мы его оценим.

— Широкий жест! — воскликнул Маньяни. — Когда я его сделаю — если сделаю — вы пожалеете. В этом мире всегда будут земля и вода, мужчина и женщина, и уж не вашим империям менять то, что заведено природой.

Всем показалось, что со стороны похороненных в ночи деревень, из Маддалена Джаретте и Пеллестрины, донесся какой-то звук: не ветер с Дельты и не человеческая музыка, а принадлежащие Шуту ноты, которые звучат в голове подвергшегося осмеянию человека, тем более, если он воздухоплаватель, познавший небеса с их шутками, тайнами и облаками.

Катер отчалил. А Маньяни отправился спать только тогда, когда гидросамолет исчез где-то на горизонте в лучах восходящего солнца, неотличимый от обыкновенной серебристой чайки.

Ему оставалось встретиться с финансистами Пезанте.

Безошибочно определив, как и когда с ними говорить — а ему только что это удалось по отношению к их непримиримым врагам — он точно так же продиктует им свои условия. Он выставил себя на аукцион. И поскольку он был убежден, что жизнь есть не что иное, как борьба жадного с более жадным, его весьма забавляла мысль, что участниками этого аукциона оказываются полностью противоположные друг другу персонажи, и он не знает, в чьи руки попадет — государства или тех, кто хочет его разрушить. И еще он был убежден вот в чем: для чрева, которое его породило, наступил момент решающей битвы: желудок, которому он скармливал любую съедобную материю, должен был наконец мощно отрыгнуть, и все должно было кончиться, в первую очередь, вымысел; а изгоняющим дьявола мог быть только тот, для кого нет ничего серьезного, кто допускает все и для кого лишь скука смертельна.

Братья Маньяни жили и работали, ни на секунду не позволяя себе отвлечься или расслабиться. Они отдавали приказания Котам, с глубоким внутренним удовлетворением составляли списки мужчин и женщин, от которых следовало потребовать денег, и разрабатывали способы наказания тех, кто отказывался платить. Тело Кота, нарушившего приказ, могло всплыть на поверхность где-нибудь в районе Валле дель Мораро. Вся земля от Дельты до Казальмаджоре была у них в руках, так что Нерео в той речи, которую он назвал пробной, ночью, в Буза ди Бастименто, ничего не преувеличил; они были бесспорными лидерами Лиджеры: проституция, воровство, укрывательство, контрабанда. Все на грани с убийством, но грань эту они никогда не переступали.

Они мечтали возглавить Пезанте, взять на себя организацию преступлений, среди которых были и государственные, и прибрать к рукам столицу, в значительной степени контролировавшую сельское хозяйство и речное судоходство. Однако вот уже лет пять финансисты Пезанте — в их числе были находящиеся вне всяких подозрений аграрии и промышленники — хотя и выслушивали их мнение, особенно высоко оценивая новаторские идеи Нерео, не давали ни малейшего намека на возможность соглашения.

— Вы прекрасно делаете свою работу, — заявляли они, сразу же замыкаясь в себе. — Дела сейчас идут прекрасно, все неприятности позади. Почему же вы рветесь покомандовать где-то еще, ломаете налаженный порядок? Кем прикажете вас заменить?

С презрением, которое улавливал только Нерео, а тщеславные Обердан и Витторио принимали за похвалу, они в заключение говорили:

— Для того, чем вы занимаетесь, лучше вас никого не найти.

Думали же они совсем другое. И стоило братьям, с которыми они только что договорились насчет лучших девушек из их colombare уйти, раздавались ехидные смешки:

— Деревенщина и есть деревенщина. Кто в грязи родился, там и останется.

Нерео казалось, что он кожей чувствует и слышит эти насмешки; и вот однажды в сентябре, в воскресенье, они прозвучали у него в мозгу отчетливее, чем когда-либо, словно произносили их не за толстыми стенами герцогского дворца в Ревере, где они под видом обычных посетителей собрались во внутреннем дворике. Поэтому он попросил братьев подождать, пересек в обратном направлении небольшую площадь и оказался в украшенном колоннами портике, с той быстротой, которая отличала его и делала похожим на хищного зверя. По его улыбке все собравшиеся поняли, что притворяться дальше бесполезно.

— Как настоящая деревенщина, — сказал он, — я хотел бы вас угостить павлином а-ля Мантенья. Я знаю место, где его прекрасно готовят.

Они не решились ответить, зная, что попадут в ловушку, что бы ни сказали. Тогда Маньяни ответил себе сам:

— Дело в том, дорогие друзья и коллеги, что нам надо выяснить одно недоразумение. Не может быть и речи о том, чтобы такие слова, как «ничтожества», «недоумки», относились к нам, Маньяни.

— А к кому, если не к вам?!

— К вам. Вы страшно рискуете. Опасность для вас кроется именно в том, что вы считаете гарантией безопасности: в ощущении себя людьми вне всяких подозрений, почтенными и уважаемыми. Это вас и погубит.

Возразить ему решился некий Негри, контролирующий скотобойни в Меларе: