Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

— Как от чего, — равнодушно отвечали местные, — от помешательства в уме, дурочкой она стала, форменной дурочкой.

Потом Анюта стала иногда приходить на ферму, помогать матери убираться. И доярки говорили, что ни одного дурацкого слова от нее не слыхали, о чем ни спросишь, отвечает со смыслом. Только источила ее болезнь, растаяла девка, почернела, на себя не похожа. А кто говорил, что она не полная дурочка, только временами находит на нее помрачение. Бывает это чаще к весне. Молчаливая, тихая Анюта вдруг становится беспокойной, говорливой, мечется по хате, бродит по двору, нигде не находит себе места. Трудно ей даже минутку на месте посидеть, что-то ее давит, от чего-то ей душно.

В такие дни мать первым делом совала ей в руки книжку, она зачитается и понемножку успокоится. Свои книжки на этажерке все читаны-перечитаны, Анюта просила новых, а где их взять? Настя принесла с фермы «Справочник животновода». И Анюта очень полюбила эту толстую книгу, каждый день читала по кусочку. А то крестный добудет где-нибудь газету. И газета очень сгодится, вечерами Анюта читала вслух матери и Насте, что творится в мире. Старушка-соседка подарила ей старинную книгу Псалтирь. Сама она уже не могла читать, глаза отказали. Матери сначала не понравилось:

— Эту книгу только по покойникам читают, не бери, Нюр.

Старушка не обиделась, ласково объяснила:

— Неправда твоя, Сашка, не сбивай девку с панталыку, читай, деточка, никого не слушай!

Анюта сначала боязливо вглядывалась в непривычную славянскую вязь, запиналась на каждом слове. Бабушка поправляла и толковала темные места. Прошло время, Анюта читала Псалтирь и чувствовала, как нисходит на ее душу желанный покой и благодать.

Пока жив был доктор Юрий Григорьевич, два-три раза в год возили к нему Анюту подлечиться. Умер доктор, и не к кому стало возить. Новые врачи менялись часто, равнодушно говорили — везите ее в специальную больницу. Но мать и слышать не хотела: пока я жива, в Бушмановку ее не повезу, там люди мрут как мухи.

Скоро нашлось и новое лекарство от Анютиных «затмений». Как-то весной замучились с ней, на печке ей лежать страшно, потолок давит, в хате душно. То и дело выскакивала Анюта в сенцы, бродила по двору. Кума жаловалась Насте:

— За ночь раз пять вставала, поглядывала в окошко, где она там скитается, а то уйдет к речке да сунется под лед, нету мне покоя, Настя, хоть бы дожить до пенсии.

Настя жалела подругу, но еще жальчей была ей Анютка. И решила она взять ее с собой на базар в Гобики, все-таки бедной девке маленькая радость. Сашка сначала не хотела пускать: не дойдет она, туда и обратно десять километров. И правда, горько было смотреть на Анюту, она уже три дня не ела, не спала, за что только душенька ее цеплялась? Но так ей загорелось идти с Настей в Гобики, что мать не удержала. Собрались и пошли. Шагать было весело и легко. Дороги еще не раскисли, весна только собиралась как следует грянуть. Солнце припекало жарко, и в кустах подавали голоса очнувшиеся птахи. Анюта с Настей с улыбкой переглядывались — надо же, запиликали, защебетали певуньи! А какой вкусный запах талого снега разносил по полям вечерок.

Не заметили, как добежали до Гобиков, побродили по базару, кое-чего купили. Анюта в поселке притихла, на базаре, испугавшись толпы, стояла в сторонке и повеселела, когда снова очутилась на пустынной дороге. Здесь она чувствовала себя дома. По сторонам тянулись знакомые поля, снег на них заголубел и чуть тронулся под жарким солнцем, за полями тянулись свинцовые полоски леса. Настя не узнавала крестницу: летит по дороге как вихрь, щеки горят и глаза стали живыми, лучистыми, как у прежней, здоровой Анюты.

— Нюрка, ты меня загнала, я за тобой не поспеваю! — ругалась Настя.

Анюта смеялась и чуть сбавляла ход. Ей нравилось шагать быстро-быстро, чтобы ветер в ушах посвистывал, ноги уставали, зато в голове было пусто, а на сердце весело. Она даже пробовала песни петь, но крестная не позволила — нельзя на ветру, простынешь. Ты мне лучше расскажи, Анют, чего ты мамке спать не даешь, сегодня ночью опять бродила по двору и сама с собой разговаривала.

— Я не сама с собой, я с ними разговаривала, — просто объяснила Анюта.

— С кем это с ними? — растерялась Настя.

И вовсе не по пустому двору, оказывается, бродила ночью Анюта, а ходила она вокруг того места, где стоял их старый дом. Для кого-то он давно сгорел, а ей видится как наяву, по ночам уютно светятся его окошки, а за столом сидят-посиживают все Они, пьют чай, разговаривают. И Анюте так хочется к ним, в обжитой, дорогой ее сердцу мирок, но Они не пускают: рано еще, тебе жить да жить, Анюта, не торопись, жить, несмотря ни на что, все равно хорошо.

«А Божа мой! — ахнула про себя Настя, услыхав такое. — А Божа ж ты мой!»

Проваливаясь в ноздреватом снегу, Анюта вдруг свернула на обочину, обняла березку и прильнула к ней щекой. Она уже давно их приметила, когда ездили на базар в прошлые годы. Эти березки срослись по две, по три, молоденькие, беленькие, как барышни. Даже зимой их теплая кора пахнет летом.

Но Настя снова разворчалась: вот, промочишь ноги, снова загремишь в больницу, знала бы, никогда б не взяла с собой. Анюта ей поклялась, что никогда не заболеет, так ей хотелось пройти этой дорогой и весной, когда ее березки оденутся, и летом, и осенью. Вернулись домой еще засветло. Анюта — счастливая, опьяневшая от ходьбы, от весеннего лесного воздуха, Настя еле себя донесла.

— Вот, погляди на нее! — говорила она куме, рухнув на лавку. — Она бы и сейчас до Мокрого сбежала и обратно, а ты боялась, не дойдет, это я чуть живая.

Весело поужинали все вместе, даже крестный слез с печки, хотя до этого неделю не подымался, хворал. Анюта проспала всю ночь как убитая, а утром побежала на ферму и помогла матери убраться.

— Крестная, когда опять пойдем на базар? — спрашивала она.

— Я еще от прошлого базара не отошла, а ты меня снова гонишь. Если и пойдем, то через месяц, не раньше.

Анюта услышала и запечалилась. Настя не удержалась, тут же рассказала куме, с кем беседует ее дочка по ночам во дворе. Кума задумалась: вот я как-будто в своем уме, никуда с него не трогалась, но каждый день хожу по двору, топчу это место и давно не вспоминаю, что там стоял наш дом. Столько было горя, что у меня всю душу выжгло, стала я беспамятная, равнодушная, ничего мне неинтересно и нерадостно. И покойников своих дорогих редко вспоминаю, и они ко мне не ходят, никогда не снятся. А как хотелось их повидать, хоть бы во сне. А она, видишь, дурочка, а все помнит. Тогда, спрашивается, на что он нужен, наш ум?

Настя от души посмеялась над такими ее рассуждениями. Потом подруги обнялись и поплакали. А утром хватились Анютки — нет ее! Только что была на глазах, напрянулась, вышла и пропала. Кинулись туда, кинулись сюда… Старухи у колодца видели: только что прошествовала по дороге ваша Нюрка, да бодро так шагала, словно за делом. Это она в Гобики пошла, сразу догадалась Настя. Стали с нетерпением поджидать ее обратно. Вернулась, довольная, улыбается, села ужинать.