Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

— Анют, ты что это для самой себя распелась, ты лучше нам спой!

Она никогда не отказывалась и покорно сворачивала к ним на покос. Пила молоко или теплый квас и заводила тоненьким, чистым голосом «божественную» песню.

Это чистая правда, пригорюнятся бабы, зачем мы бьемся с утра до темна? Какая хорошая песня! А у Анюты все песни хорошие, и божественные и веселые скоморошины. Много чему она научилась, лежа по больницам, сначала у Терентьевны, потом у других «высокознающих» старух. Ее подзывали на вокзале скучающие в ожидании пассажиры и старушки, посиживающие на лавочке у дома: спой, Анюта! Она с удовольствием пела и радовалась, когда ей бросали в карман телогрейки копеечки и бумажки. У Анюты долго не было пенсии. Могло бы и совсем не быть. Федька-дурачок из Прилеп так и прожил всю жизнь без пенсии. Для пенсии нужно много бумаг выправлять, не раз и не два съездить в район, а кто этим будет заниматься?

Спасибо Карпу Васильевичу. Хоть и называл его молодой фельдшер душегубом и феодалом, но для Анюты он много сделал добра, всегда ее жалел и опекал. Когда вышел на пенсию, решил на свободе заняться ее делами. Сговорились они с Любашей и вместе выходили, выхлопотали ей пенсию, сначала двенадцать рублей, потом двадцать четыре. Для деревни большие деньги.

Сама Анюта и с пенсией и без пенсии жила одинаково беспечно, как птичка Божия. Не замечала, чем мать ее накормит, во что оденет. Не слыхала насмешек и горестных бабий причитаний о ее злой судьбе. А если бы ей сказали, что она давно стала местной достопримечательностью, она бы таких слов и не поняла.

В каждом городке и сельсовете есть свои дурачки и дурочки, но дубровцы считали, что их Анюта совсем особенная, нигде такой больше нету. Дурости в ней как будто совсем не видно, только странности, она тихая, ласковая, в общем, Божий человечек, с гордостью рассказывали они соседям. Все дурачки и дурочки — люди Божьи, в старину их особенно почитали. Даже когда народ стал потихоньку дичать, многие это понимали и называли Анюту «божественною». Хотя в церкви она бывала редко.

Как-то на Троицу Настя с кумою собрались в церковь в Песочню поминать дорогих покойников. Только что умер Анютин крестный, и они повезли землю с его могилки, чтобы заочно отпеть, а потом отслужить панихиду. Анюту не взяли с собой, она боялась толпы. А в праздник в церкви такая толчея, что затопчут ее и напугают. Анюта погоревала немного, а потом сказала соседке:

— Не взяли в церковь, пойду в лес, там Бог повсюду живет, под каждым листочком, на каждой веточке.

Вот какие истории про нее рассказывали. Люди слушали и умилялись: вот тебе и дурочка, и умный так не скажет. Время как месяцы и годы для Анюты давно перестало существовать, она замечала только приход весны, угасание лета, багряную осень и снежную зиму. Перемены она замечала, а счет этим переменам никогда не вела. Но время остановилось только для Анюта, для других оно не перестало незаметно утекать. Быстро прошли десять, двадцать и тридцать лет…

Вечером Анюта подошла к автобусной станции. На перевернутых ящиках посиживали пассажиры и тревожно рассуждали — пойдет нынче автобус или не пойдет? Нынче они стали ходить не по расписанию, а единственно по настроению — не захочет, не поедет. Говорят — нету бензина.

Три старичка из Починка приезжали в поселок специально за водкой. Весь день простояли в очереди — и им не досталось. Да еще помяли их в давке, еле живые остались. Один старичок даже заплакал от обиды: как выпрашивал у продавщицы дать ему, ветерану войны, инвалиду, четвертинку жену помянуть — не дала! Дояркам из Липок больше повезло. Они надеялись разжиться хлебом, у них в сельпо только по талонам, буханка в день на душу. А в поселковом магазине они захватили по несколько буханок белого и черного и возвращались домой радостные. Все дружно ругали перестройку: накасалась на их головы проклятущая, по талонам едим и пьем, все исчезло — хлеб и водка, мыло и табак. Анюта послушала-послушала, стало ей скучно, и она пошла в привокзальный скверик.

— Нюр, ты куда? Спой-ка нам частушку про перестройку. Вот кто много припевок знает, — крикнул вслед один из дедов.

Анюта грустно покачала головой: она знает только старинные, про любовь, а современные ей неинтересны. Молодая доярка тихонько напела.

Старики радостно загалдели. Всем частушка понравилась, вот бы кто запахал эту беду. В это время Анюта нашла золотистый кленовый лист, чудом уцелевший на ветке, и бережно спрятала его в карман телогрейки. В маленькой рощице возле станционной будки летом яблоку негде упасть. Под каждым кустом посиживали проезжающие, уставившись сумками и корзинами, перекусывали, дремали. В конце октября рощица стояла пустой и голой. Вчера, поторопившись, выпал первый снег, на дорогах его тут же съела осенняя грязь, а здесь под деревьями снег уцелел и перемешался с побуревшей травой.

Пришла в свою будочку кассирша, зажгла свет и уселась, как ворона в скворечнике. Желающие ехать окружили будочку и робко заглядывали в решетчатое окошко.

— Не пойдет! — злобно отрезала кассирша, не глядя на них.

Она никогда не глядела людям в глаза, а только в сторону и мимо, и бурчала себе под нос, дескать, видеть вас не могу, паразитов, мотаетесь взад-вперед, сидели бы по домам. Ну что ж, имеет право, она хоть и маленький, а начальничек.

— Как же это не пойдет, утром обещали… — тихо пороптали надоедливые ездоки, потоптались еще немного у будки и стали разбредаться.

Побрел к себе в Хорошево дед в огромных, до колен, валенках. Он и в мае ходит в этих валенках, они у него на все сезоны. Идти ему не так много, пять километров. К утру доползет, шутили доярки. Дедам из Починка ничего не оставалось, как заночевать на вокзале и дождаться утреннего пригородного поезда. Только женщина с тяжелыми сумками все еще не уходила и возмущалась такими порядками. Ей горько нужно было в Козловку к больной матери, только глянуть на старушку, отвезти продукты, а утром назад, на работу. Но неизвестно еще, пойдет ли утром автобус, а то и на работу не попадешь, напомнили ей доярки. Они перекинули через плечи свои увязанные сумки и корзины, кликнули Анюту и зашагали на свою сторонку, к Липкам. Женщина поплелась за ними.

— Нюра, что-то тебя давно не видно? — ласково заговорила она с Анютой. — Ты меня помнишь? Я Рая Никуленкова с Козловки.