Мария Соловьева - Иллирия

Иллирия находилась во власти великого понтифика, избираемого кардиналами. Власть его провозглашалась безграничной, однако на самом деле безграничны были возможности семьи, сумевшей добиться места понтифика для своего ставленника. И последние несколько десятков лет такой семьей были могущественнейшие Брана, о чьих кровавых преступлениях шепотом судачили даже в самых отдаленных уголках Южных земель.

Гако Эттани ненавидел Брана и поддерживал семью Альмасио, единственных, кто открыто выступал против партии понтифика, пользуясь давним уважением, которое питали горожане к этой фамилии. Долгие годы Альмасио копили силы и деньги, чтобы оттеснить своих давних врагов от власти, и в тот момент, когда я прибыла в Иллирию, переломный момент виделся осведомленным людям необычайно близким, заставляя их с азартной тревогой проверять, не заржавели ли копья, алебарды и шпаги за время худого мира. Мне, конечно же, о том известно еще не было. Да и о вражде Брана с Альмасио в моей родной Венте знали лишь в общих чертах, справедливо полагая, что провинциалам негоже судить о столичных делах.

...Несколько дней я тихонько вышивала цветочный орнамент да посматривала в окно, время от времени ощущая к своему удивлению неожиданные приступы интереса к бурному течению городской жизни. Жизнь на улице кипела, словно густая похлебка изо всех известных видов круп: я наблюдала, как лениво гоняются стражники за шустрыми бродягами; как танцовщицы собирают толпы зевак, пока их подельники потрошат кошельки бедняг, увлекшихся наблюдениями за выглядывающими из-под пестрых юбок быстрыми смуглыми ножками...Ругались торговки, спешащие на рынок, осыпали ударами плеток безвинных прохожих слуги знатных господ... И в какой-то момент я вдруг ощутила острое желание очутиться там, среди пестрой шумной толпы, подставить бледное лицо жгучему солнцу - все же преклонные двадцать шесть лет для женщины еще далеко не то время, когда кровь в жилах становится прохладной и прозрачной, точно святая вода.

Поэтому, не скрою, я обрадовалась, когда в мою комнату вошел Гако Эттани и сообщил, что завтра мне надлежит присоединиться к прочим членам семьи, собирающимся на торжественное богослужение в честь одного из главных осенних праздников - именин святой Иллирии, покровительницы города. Церемонию проводил сам понтифик, и, несмотря на ненависть, которую питал к нему Гако, пропустить ее считалось верхом неприличия. В день святой Иллирии храмы обычно посещали семьями, причем присутствовать полагалось всем - от мала до велика. Событие это имело не столь религиозный, сколь светский характер; впрочем, в Иллирии одно от другого было порой неотличимо, как это случается, когда власть оказывается в руках духовенства.

Не успел Гако удалиться из моей комнаты, как в нее ворвалась его жена, приходившаяся мне, разумеется, мачехой. То была дородная женщина, смуглая и темноволосая, как большинство иллириек. Ее звали Фоттиной. Мое присутствие ее заметно смущало, так что она избрала обычную для таких ситуаций тактику - принялась грубо меня одергивать и демонстрировать недовольство любыми моими действиями.

- Покажи свои платья, Гоэдиль! - первым делом приказала она.

Я достала свои немудреные пожитки. Все платья мои были траурными - из серого недорогого полотна, украшенного неказистой черной тесьмой. Из своих наблюдений за прохожими я успела вынести знание, что богатые иллирийки всех возрастов предпочитают одежды приглушенных тонов, но из дорогого шелка. Чем моложе была женщина, тем более светлые и чистые цвета ей полагалось носить. Платье должно было напоминать слегка увядший цветок со множеством поникших лепестков. Мои же наряды могли напомнить разве что ворох мешков, и было совершенно ясно, что госпоже Эттани они пришлись не по нраву. Я была значительно ниже ростом, нежели Флорэн Эттани, и значительно худее, нежели Фоттина, так что поиски подходящего мне наряда затянулись, а госпожа Эттани вскоре прилегла на кушетку и жалобно стонала, то и дело прося служанку сбрызнуть ей лицо розовой водой.

-Это невыносимо, решительно невыносимо! - восклицала она, обращаясь к кому-то незримо присутствующему в комнате. - Где я найду платье, подходящее для столь несуразной фигуры?! У этой Гоэдиль узкие плечи и тонкие руки, но совершенно нет талии! Почему она не появилась пять лет назад, когда пояса носили под грудью? Тогда бы ее можно было прилично одеть, да и вообще, к сегодняшнему дню мы бы уже забыли о ее существовании!..

После череды утомительных и унизительных примерок, сопровождаемых язвительными комментариями госпожи Эттани, которые неизменно встречались хихиканьем служанок, мне было выделено бледно-желтое платье с шитым серебром поясом. Оно не слишком хорошо оттеняло мою бледную кожу, давно не видевшую солнца, но, приходилось признать, выглядела в нем я куда лучше, чем в своих старых платьях. Мне показалось, что я стала похожа на первый весенний нарцисс, который слишком рано зацвел и стал жертвой заморозков, покрывшись инеем. Даже волосы мои серебрились, точно в них появилась седина. Но, конечно же, выбор этот был откровенно неудачным - такой цвет могла позволить себе только совсем юная девушка, и Фоттина не могла об этом не подумать.

- Госпожа Эттани, - первый раз я обратилась к мачехе. - Я все же вдова. Мне нужно прикрыть волосы накидкой, да и тон платья не подходит к моему положению.

Фоттина задумалась. Выходило, что они с мужем еще не обсуждали, как собираются меня представлять в обществе - в тот единственный раз, когда я вышла на люди после прибытия в Иллирию, все происходило весьма сбивчиво и сумбурно, меня представляли как дочь Гако, не уточняя деталей. Вновь я ощутила щемящую боль в сердце - возможно, Эттани придет в голову скрыть, что я была замужем, чтобы избежать возможных пересудов о скандале, с которым я была изгнана из семьи мужа! Даже память о Лессе у меня могли отобрать и сделать запретной...

- Госпожа Эттани, - умоляюще сказала я. - Старая дева вызовет больше насмешек, чем вдова. Вдовы выходят повторно замуж, старые девы коротают свой век одиноко. Мужчины презирают женщин, достигших моего возраста и не бывших в браке. Что может быть смешнее далеко не юной девицы?..

Фоттина недовольно выслушала меня, но ничего не сказала. Пока служанки наспех подкалывали шпильками слишком длинный подол платья, она торопливо вышла из комнаты, забыв о том, что еще недавно ее одолевала слабость. Я, пользуясь временно установившимся спокойствием, нашла в своих вещах тонкое белое полотно, которое выглядело не столь уж дешевым в сравнении с желтым платьем, и попыталась прикрепить его к косам. Мне было неуютно с непокрытой головой - уже много лет я носила накидки, и как замужняя женщина, и как вдова.