Александр Мильштейн - Пиноктико

Он шёл по Максимиллианштрассе с большой белой собакой, нажимая на кнопки, наверное, всё-таки телефона, который он держал перед собой… Может быть, я и раскусил его в тот момент, может быть, это был сумасшедший, который думал, что в руке у него пульт remote control и он управляет всем в округе… Поэтому он и оттолкнул мой палец в трамвае — от кнопки, — потому что на кнопки имел право нажимать только он…

Обо всём этом я продолжал думать уже под землёй, в «Макс-форуме», глядя, как Йенс в звёздно-полосатой майке пританцовывает у дымящейся шашлычницы…

Может быть, он всё же слепой? — думал я… Ну не может взрослый человек вот так оттолкнуть чужой палец, чтобы самому нажать на ту же самую кнопку… Хотя если он сумасшедший…

Но почему он и в воду входил там, где был в тот момент я? Что, если его «перформанс» — бомжа, а не толстого Йенса — никак не был связан со Штефи, — как я подумал после того, как она чуть не спровоцировала меня на драку с бомжем…

«А что, если…».

Но в случае, если бы я додумал тогда эту мысль до конца, я бы с неё и начал свои записки…

Нет, я ощутил эту мысль, пощупал… Но словами передать её, наверное, нельзя…

Словами вот что можно сказать: я почувствовал, что этот бомж даже не житель другого мира… Но что он — результат накладки… Пересечения разных миров…

Я вспомнил «Соглядатая»… Но тут же понял, что это слишком нелепая инсценировка, в это просто невозможно поверить… Это ведь был не Смуров, в котором, хоть и скрепя сердце, можно было бы признать под конец себя самого…

Это был человеческий зверь, даже не питекантроп… Полная противоположность всего, чем напичкана моя голова…

Кто-то может возразить — как раз проекции бывают диаметрально противоположными…

Я не буду спорить, в стереометрии и в психоанализе я не слишком силён. Но за то, что в этом типе я не увидел себя — за это я ручаюсь… Я, скорее, просто вспомнил про Смурова… И сразу сказал себе, что это не я… И тогда я подумал… а не мой ли это отец? Я имею в виду не Ахима, конечно, а неизвестного мне биологического отца, если Ахим перед смертью сказал правду…

Эта мысль шевельнулась у меня ещё когда я шёл за ним по улице… И на другой стороне заметил огромную рекламу нового сорта пива Löwenbräu: «Urtyp — Vollmundig mit Charakter!» — было там написано огромными буквами…

Это была подсказка — мне, потому что, попав ко мне в голову, «Urtyp» сразу превратился в «Urvater»… А после этого осталось только отбросить приставку «иг»… Что я и сделал — точно так же, как это делают, решая уравнения методом «подстановки»… [14] Urtyp — прототип, Urvater — праотец, Ur — приставка, а Тур — просто тип… Это урчание Йенса мне напоминает не метод подстановок, а скорее «интеграл типа Коши» и то, как профессор Левин, читая нам лекцию, сказал «Слово «типа» относится в данном случае к интегралу, а не к Коши». Впрочем, я не знаю, как будет «интеграл типа Коши» по-немецки, и не буду смотреть в справочник, я перевожу слова в другую сторону, а это длинное примечание вызвано просто радостью узнавания… Ну и потом: я вообще думал выбросить этот абзац с перестановкой приставки «иг» как малопонятный, но, поразмыслив, решил, что не буду делать полный re-writing (хотя Йенс дал мне и такие полномочия), а только переводить, более или менее свободно, ну да и болтать в сносках тоже обещаю поменьше.

Какие-то мысли пронеслись после этого сквозь мою голову… Слишком быстро — как Изар сквозь Мюнхен… То есть этот питекантроп перешёл с Максимиллианштрассе прямо в мою голову и… Точно так же, как он выталкивал меня из меня самого — в наружном мире, он стал выталкивать Ахима — из моей памяти…

У меня перед глазами разыгралась вдруг сценка, которую я увидел, когда был ещё маленьким мальчиком… Мне было шесть или семь лет… Отец взял меня с собой в тренировочный поход, причём это было не в Альпах — это я точно знаю, но где именно было, не помню… Пиренеи, Гималаи, Анды?.. Я не помню, но это не играет роли… Просто клочок каменистой суши перед пропастью, какая разница где…

Несколько дней мы жили на этой стартовой площадке, я, отец, его тогдашняя подруга-трюкачка, её маленький сын… Такой же примерно, как я, может быть, на год старше…

Сейчас мне, правда, кажется, что там были и другие люди, может быть, это и так, но я их не запомнил… Сцена, которую я заново увидел, стоя в «Макс-форуме» и глядя не только сквозь стекло, но и сквозь всё, что там было за стеклом, — сквозь балет…

Хотя, может быть, каким-то случайным движением один из танцоров и выдернул из моей памяти эту сцену… А не только Уртюп, который, в отличие от танцоров, отнюдь не был статистом — он чуть не занял в памяти центральное место отца…

Я как бы заново открыл глаза, проснувшись ни свет ни заря на расстеленном брезенте, рядом с мальчиком, имени которого я теперь не вспомню… И увидел отца, расхаживавшего по-над пропастью… И там же стояла его… Магда?

Пусть будет Магда… Отец то и дело наклонялся, подбирал что-то с земли и бросал вниз… Но оттуда дул сильный ветер, и то, что он туда бросал, возвращалось назад…

Магда смеялась — я видел… Я не выдавал себя, и они не знали, что я проснулся, когда они поворачивались в нашу сторону, я просто прикрывал глаза… Почему? Мне показалось, что они хотят это сделать, пока мы спим… Замести следы…

Отец пытался сбросить с площадки разбросанные там розовые штучки… Которых не было видно ещё вчера… Очевидно, они лежали под их расстеленной палаткой… Их накопилось много за эти три дня…

Но ветер возвращал их… И тогда отец сделал вот что: он поднял с земли маленький камешек, положил его туда, раскрутил, как пращу и кинул… И на этот раз ничего не вернулось…

Так же Ахим поступил и с остальными… Это было очень странное зрелище, и, по-моему, с какого-то момента я понимал, что именно отец сбрасывает вниз… Хотя понимал ли я, для чего нужны были эти штучки?

Я смутно помню, что, просыпаясь ночью, я слышал сдавленные стоны или шорохи, доносящиеся как бы из пропасти… Гнездо Магды и отца было расположено гораздо ближе к краю, чем наше с Михи — вспомнилось его имя… Но что там происходило, я, конечно, не видел, и когда я смотрел, как отец раскручивает камешки и бросает их в пропасть, я, скорее всего, напрямую не связывал эти предметы с тем, что слышал во время ночных пробуждений…

Просыпаясь ночью, я быстро увлекался совсем другим — надо мной было такое небо, какого больше нигде и никогда… Было страшно — так близко и так ярко оно провисало… Звёзд было так много, что, когда одна из них срывалась, казалось, что чёрная материя сейчас окончательно порвётся — наступит какой-то немыслимый, сиреневый день…

Я жмурился, снова открывал глаза, синие угольки срывались так часто, что я уже к этому привык, хотя вначале боялся… Ну да, я хотел пойти к отцу, но слышал там стоны и не шёл…