Маркус Зусак - Против Рубена Волфа

– Так вы за нас поставите или нет?

Коп-онанист:

– Что?

Я как бы всем, но, в общем, себе под нос:

– Ну это, блин, прямо смех один.

Люди толкутся вокруг, спешат мимо – делать ставки.

Напарница, мне:

– Не хочешь меня лизнуть?

Я:

– Умираю, как.

Все это, ясно, моя фантазия.

Коп-онанист:

– Давай.

Руб, потрясенно:

– Что?

Коп-онанист:

– Ладно.

Руб, ошалело:

– Правда?

Коп-онанист, рисуясь:

– Ну да, я за всех ставлю, правда, Кэсси?

Стопроцентная женщина-коп явно не впечатлена:

– Как скажешь.

Я:

– А это разве этично?

Руб, недоуменно, мне:

– Ты что, альтернативно одаренный? – (Руб в последнее время надоело слово «больной на голову». Ему кажется, что новое выражение звучит изощреннее. Ну или как-то, в общем.)

Я:

– Не, я нет. Но…

Все трое, мне:

– Заткнись.

Гады.

Онанист:

– Номер собаки?

Руб, довольный собой:

– Три.

Онанист:

– Кличка?

Руб:

– Ты-Сволочь.

Онанист:

– Не понял?

Руб:

– Клянусь, не вру. Вот смотрите, в программке.

Мы все глядим в программку.

Я:

– Как это им разрешили такую кличку?

Руб:

– Просто сегодня здесь много любителей. Бежит все, что на четырех лапах. Прям удивляюсь, что пуделей не привели. – Руб бросает на меня серьезный взгляд. – Но наша псина еще как шпарит. Точно говорю.

Онанист:

– Это та, что на крысу больше смахивает?

Роскошная напарница:

– Но, они говорят, носится, как оглашенные.

Во всяком случае, пока коп-онанист берет наши деньги, удаляется, выбрасывает в урну пакет от сосиски и делает ставку, происходит следующее: Руб непрерывно лыбится сам себе, леди-полицейская стоит, положив руки на свои медовые бедра, а я, Кэмерон Волф, представляю, как занимаюсь с ней любовью – и не где-нибудь, а в кровати моей сестры.

Это ведь неприемлемо?

А вот.

Ничего не поделаешь.

Вернувшись, коп говорит:

– Я тоже поставил на него десятку.

– Не пожалеете, – Руб кивает ему, забирая билетик. А потом говорит: – Эй, а я на вас настучу – ставите в тотализаторе за малолетних. Это по-зор. (Сколько я знаю своего брата, он никогда не говорил просто «позор». Ему обязательно надо рвать на две части. «По» и «зор». «По-зор»).

– И что? – говорит коп. – И потом, кому ты собираешься рассказать?

– Копам, – отвечает Руб, и мы все, поухмылявшись немного, идем занимать места на трибуне.

Садимся, ждем начала забега.

– Ну смотрите, чтоб ваш Ты-Сволочь не оплошал, – объявляет коп, но его никто не слушает.

Воздух сгустился в студень, все тренеры, игроки, воры, букмекеры, толстяки, толстухи, безостановочные смолильщики, алкаши, продажные копы и малолетние завсегдатаи тотализатора – все ждут, и их рассыпавшиеся мысли сыплются к дорожке стадиона.

– И впрямь похож на крысу, – говорю я, глядя, как мимо нас по-хорячьи и щупленько трусит гончая, на которую мы поставили.

– И вообще, оглашенный – это как?

– Без понятия, – отвечает мне коп.

Руб:

– Да какая разница, главное быстро носятся.

– Ага.

Коп с Рубом теперь не разлей вода. Закадычные друганы. Один в форме, с темным ежиком волос. Второй в лохмотьях, воняет потом и одеколоном «Безымянный», со светло-русой волнистой, свисающей до плеч копной волос. У него глаза как затоптанное пламя, мокрый шмыгающий нос, а вместо ногтей – обгрызенные когти. Ни к чему пояснять, что второй – это мой брат. Волф, пес, полнейший.

Еще леди-полицейская.

Ну и я.

Исхожу слюной.

– Погнали!

Какой-то, не побоюсь этого слова, полудурок орет в динамики и пускается сыпать кличками собак с такой скоростью, что я едва разбираю слова. Там бегут Жвачка-на-Подметке, Словарь, Без-Добычи, Злюка и Просто-Пес, и все они впереди Ты-Сволочи, который взбрыкивает на ходу, будто крыса с мышеловкой на заднице.

Толпа вскакивает.

Орут.

Напарница восхитительна.

Кругом вопят.

– Давай, Главарь! Главарь!

Поправляют:

– Он Словарь!

– Чего?

– Сло варь!

– А… Давай, Гла варь!

– Ай, ладно!

Толпа бьет в ладоши и орет.

Роскошно, говорю вам. Роскошно она выглядит. Темноволосая.

Тут, наконец, наш крыс отделывается от мышеловки и немного нагоняет.

Руб и коп ликуют.

Они орут, едва не поют от восторга.

– Давай, Ты-Сволочь, жми, Ты-Сволочь!

Собаки, как одна, мчатся по дорожке за смешным механическим кроликом, а толпа на трибунах – чисто сбежавший каторжник.

Бегут.

Надеются.

Понимая, что мир настигает.

Цепляются.

Цепляются, спасаясь от смерти, за этот момент освобождения, настолько грустный, что он вечно ускользает. Это мираж чего-то настоящего внутри абсолютно явной пустоты.

Визжат.

– Вперед, Злюка!

– Рви, Без-добычи!

Руб и коп:

– Давай, Ты-Сволочь! Вперед!

И мы все наблюдаем, как наш крыс стрелой мчится по внешней дорожке, вырывается на первое место, но, оступившись, откатывается на четвертое.

– Ы-ы, сволочь!

Руб морщится и в этот раз использует это слово не как кличку, а собачка рвет жилы, пытаясь вновь выйти вперед.

Рвет.

Он хорошо бежит, наш Сволочь.

И приходит вторым, что дает Рубу повод, глянув на билетик, задать копу вопрос. Он спрашивает:

– Ты поставил на победу и место или вчистую?

По лицу копа нам ясно, что он поставил вчистую. Все или ничего.

– Ну, что, чувак, толку с тебя примерно никакого, так? – Руб смеется и хлопает копа по спине.

– Ага, – отвечает тот.

Он больше не онанист. Просто парень, который про все на свете забыл на несколько мгновений, пока свора собак мчалась по дорожке стадиона. Звать его Гэри – имя, в общем, дрищовское, но что нам за дело?..

Мы прощаемся, и я напоследок еще разок мечтаю о Кэссиполисменше и сравниваю ее с другими воображаемыми женщинами в своей развратной, по юности, душе.

Я думаю о ней всю дорогу до дому, где нас ждет обычный субботний вечер:

Сестра – за порог. Брат у себя, и там тихо. Отец с газетой. Миссис Волф, наша мамочка, – пораньше спать. Мы с Рубом – поболтать чуток через комнату и баиньки.

– Она мне понравилась, – говорю я на крыльце.

– Я знаю. – Руби отворяет входную дверь и лыбится.

– Эй, Руб, не спишь?

– А ты как думаешь? Я, блин, две минуты как залег.

– Да подольше.

– Ни фига.

– Фига, педик несчастный. И вообще – ты че, а? Ты че? Че те надо-то?

– Свет выруби, вот что.

– Обломись.

– Все честно – я пришел первым, да и ты к выключателю ближе.

– И че? Я старше. Ты должен уважать старших и выключишь свет сам.

– Че за фигня…

– Значит, пусть горит.

Свет горит еще десять минут, а потом – угадайте. Выключаю его, конечно, я.

– Чмо ты, – говорю я брату.

– Спасибо.