Маркус Зусак - Против Рубена Волфа

– Да вот… – Руб запинается. – Отец.

– Что отец?

– Он… – черт, до сих пор дыхание срывается. – Он там. – Я дрожу. – Выписывает пособие.

У Стива на лице облегчение.

– Ну, давно пора.

Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…

– А, черт бы драл! – Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.

– Не можете поскорее? – досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: – Я вам отплачу, увидите.

Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.

Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек – наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.

У миссис Волф на лице гордость.

У Сары на глазах слезы.

У Стива в глазах – отец и понимание – наконец, – что он сам упорствовал бы так же.

Руб перечеркнут когтями пыла.

А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.

Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.

– Думал, приду пораньше, – говорит он, – в это время я обычно начинал работать.

Мы все стоим вокруг.

В конце концов заговаривает именно Стив.

– Привет, па.

Отец улыбается.

– Привет, Стивен.

И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.

Он встает, и мы возвращаемся в бой.

На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.

Руб заговаривает.

– Видишь, – говорит он, – это Рубака Клиффорд Волф, – Руб показывает, – это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф – Рубака. А ты – Рубака Камерон Волф.

– А ты? – спрашиваю я брата.

– Я? – Он задумывается. – Это меня так назвали, но я не знаю. – Он смотрит мне в лицо и признается: – У меня тоже есть свой страх, Кэм.

– Страх чего?

Разве он чего-то может бояться?

– Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?

Вот так.

Руб – победитель.

Он не хочет им быть.

Он хочет быть бойцом.

Как мы.

Вступать в бой, зная, что может проиграть.

Я отвечаю ему – чтобы ободрить:

– Ты будешь драться все равно, как и мы все.

– Думаешь?

Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.

Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.

– Когда это случится, смогу ли я подняться? – спрашивает он.

– Не знаю, – признаюсь я.

Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.

– Ну скажи, как это делается, – упрашивает он. – Расскажи.

Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.

Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.

– Эй, Руб.

– Ну.

– Почему тебе мало быть победителем?

– Что?

– Что слышал.

– Не знаю. – Он передумывает: – Хотя, нет, знаю.

– Ну?

– Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. – Руб переводит дух. – А вот если ты умеешь драться – не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.

– Если только не сдашься сам.

– Да, но из победителей тебя может выкинуть любой. И только ты сам можешь перестать биться.

– Наверное.

– По-любому… – Руб решает довести разговор до конца. – Бойцом – труднее.

Как я уже сказал, остается четыре недели, и я выйду против брата. Против Рубена Волфа. Интересно, как это будет, что я буду чувствовать. Каково оно – драться с ним не дома во дворе, а на ринге, под яркими прожекторами и в окружении толпы, глазеющей, гикающей, ждущей крови? Надо думать, время покажет, или по крайней мере покажут эти страницы.

Отец сидит один в кухне за столом, но уже не с тем побитым видом. По нему видно, что он снова в игре. Он дошел до края, но не сорвался. Думаю, когда ты поступаешься гордостью, пусть на секунду, тут же понимаешь, как много она для тебя значит. В его глазах снова появилась сила. Его кудри падают на лоб.

Руб последнее время тихий.

Он немало времени проводит в подвале, который, как вы знаете, освободился после Стива. Мама в конце концов предложила занять его – если кто хочет, но ни один из нас туда не переселился. Мы сказали, что нам в подвале ужасно холодно, но на самом деле, как мне кажется, оставшиеся в доме Волфы просто чувствуют, что в это время стоит держаться вместе. Я это уловил сразу после Стивова отъезда. Конечно, я бы ни за что не сказал этого вслух. Нипочем бы не признался Рубу, что не переехал в подвал из-за того, что мне без брата одиноко. И что я бы там скучал по нашим разговорам и по его замашкам, которые меня так бесят. И, как бы постыдно оно ни звучало, я бы скучал даже по запаху его носков и по его храпу.

Буквально прошлой ночью я пытался растолкать Руба, потому что его жуткий храп решительно пагубен для моего здоровья. Депривация сна, говорю вам. Ну, пока этот храп не устаканится в ритм маятника и не убаюкает меня. Ха. Загипнотизировался храпом Рубена Волфа. Понятно, безнадега это все, но привыкаешь же. И без привычного диковато, будто ты – это больше не ты.

Как бы там ни было, заняла подвал сама миссис Волф. У нее там теперь что-то вроде кабинета, где она подсчитывает налоги.

Однако в субботу вечером я там обнаруживаю как раз Руба, он сидит на столе, поставив на стул ноги. Это вечер накануне его схватки с Головорезом Хэрри Джоунзом. Я вытягиваю стул у него из-под ног и сажусь.

– Удобно устроился? – Он свирепо зырит на меня.

– Да, удобно. Хороший стул, а че.

– Ты за мои ноги не волнуйся, – продолжает Руб, – хотя они теперь из-за тебя болтаются.

– Ой, бедняжка.

– Вот-вот.

Клянусь.

Братья.

Мы странные.

Тут он мне не уступит ни дюйма, но в большом мире будет защищать меня до смерти. Страшновато, что и я такой же. Кажется, мы все таковы.

Воздух зияет молчанием, потом мы начинаем разговор, не глядя друг на друга. Лично я рассматриваю пятно на стене и размышляю: «Что это такое? Что там за дрянь?» А Руб, чую, поставил ноги на стол и упирается коленями в подбородок. Его взгляд, как представляется мне, устремлен вперед, на старые цементные ступени.