Маркус Зусак - Против Рубена Волфа

– Что? Который мои друганы сперли? На Рождество?

– Ага.

– Это ж, блин, полгода назад!

– Несколько штук, видно, укатились. Они были у меня под кроватью, в углу, дрянь и гниль.

– Мрак.

– Уж точно. Я их вынес в компостную кучу, к ограде.

– Хорошо придумал.

– Хотел тебе показать, но они так воняли, что я бегом с ними.

– Еще лучше… А я где был?

– У соседей, Пушка отводил.

– Вон оно что.

Смена темы.

– Ты думаешь, – спрашиваю я, – про этого чудика Перри?

– Ну.

– Думаешь, мы сможем?

– Трудно сказать.

– С виду оно…

– Что?

– Ну, не знаю… Страшновато.

– Но это шанс.

…Ага, но шанс на что, интересно. Нынче в нашей комнате как-то особо темно. Тяжко темно. Я вновь задумываюсь. Шанс на что?

Вечер пятницы, и мы смотрим «Колесо Фортуны». Обычно мы не особо пялимся в телек, потому что или деремся, или творим какие-нибудь глупости на заднем дворе, или околачиваемся перед домом. Ну и к тому же все равно хрень, которую там показывают, мы, по большей части, терпеть не можем. Есть только одна польза от нее: иногда за просмотром может прийти в голову какая-нибудь классная идея. Идеи, которые пришли нам в голову за просмотром телика до сего дня:

Ограбить зубную клинику.

Поставить журнальный столик в гостиной на диван, чтобы играть в футбол свернутыми носками.

Впервые пойти на собачьи бега.

Продать соседям за пятнадцать баксов Сарин сломанный фен.

Продать Рубов испорченный кассетник пареньку с нашей улицы.

Продать телик.

Ясно, не все из этих идей мы смогли воплотить.

У зубного была катастрофа (мы, естественно, сдали назад). Футбол носками закончился разбитой губой у Сары, проходившей через гостиную. (Клянусь, это был локоть Руба, не мой.) На собачьих бегах было весело (хотя мы и вернулись с них на двенадцать баксов беднее, чем уходили). Фен прилетел к нам через забор с прицепленной запиской: «Верните наши пятнадцать баксов, не то порвем, жулье паршивое». (Деньги мы вернули на следующий день.) Кассетник так и не нашелся (да и парнишка все равно изрядно прижимистый, не думаю, что удалось бы с него много получить). Наконец, последнее: продать телик нечего было и думать, даже при том, что я составил список из одиннадцати причин с ним распрощаться. (Причины такие:

Первое. В девяноста девяти процентах фильмов в конце побеждают хорошие, а это прямое вранье. Ну, то есть давайте признаем. В настоящей жизни побеждают гады. Им достаются все девчонки, все бабло и вообще все. Второе. Если постельная сцена, то все идет как по маслу, а на самом деле люди на экране должны быть перепуганы так же, как я. Третье. Тыщи реклам. Четвертое. Реклама всегда гораздо громче самой передачи. Пятое. От новостей всегда как-то погано. Шестое. По телику все люди красавцы и красавицы. Седьмое. Все самые лучшие сериалы закрываются. Например, «Северная сторона». Слышали? Нет? Именно – ее зарубили несколько лет назад. Восьмое. Все телеканалы принадлежат богачам. Девятое. Богачам принадлежат, кроме того, прекрасные женщины. Десятое. Сигнал у нас все равно что-то адское, потому как антенна плохо ловит. Одиннадцатое. Постоянно повторяют шоу под названием «Гладиаторы».)

Сейчас вопрос один: какая нынче идея? Но на самом деле, это скорее решение, которое надо было принять вчера вечером, как ясно из слов Руба. Он начинает с «Эй».

– Эй! – говорит он.

– Да?

– Твои какие соображения?

– О чем?

– Ты знаешь, о чем. Перри.

– Денег-то надо.

– Надо, да вот предки нипочем нам не разрешат платить по счетам.

– Ну да, но за себя-то мы сможем платить – покупать еду и вещи, тогда всего хватит на дольше.

– Да, наверное.

Потом Руб подводит итог.

Решено.

Сказано.

Конец.

Руб произносит:

– Мы пойдем.

– Лады.

Правда, мы знаем, что не будем платить за свою еду. Не. Не собираемся вообще. Мы идем на это по другой причине. По другой причине, которая вынуждает нас изнутри.

Теперь остается дождаться понедельника и позвонить Перри Коулу, но нам уже сейчас надо задуматься – обо всем. О кулаках других ребят. Об опасностях. И если узнают родители. И как выживать. Нам на ум пришел новый мир, и надо с ним как-то обращаться. Мы решили, и теперь не пристало удирать, поджав хвост. Мы решили перед теликом, а это значит: надо попробовать. Получится – ура. Пролетим – не привыкать.

Руб думает об этом, я вижу.

Сам же я стараюсь не думать.

Я стараюсь сосредоточиться на роскошных ногах дамочки в «Колесе». Вот она открывает буквы, и ног видно больше, и тут же она оборачивается и улыбается мне. У нее милая улыбка, и я на долю секунды забываю. Забываю о Перри Коуле и всех предстоящих тумаках. И от этого задаюсь вопросом: тратим ли мы большую часть своих дней, стараясь запомнить или стараясь забыть? Тратим ли свое время в основном на то, чтобы бежать навстречу своей жизни или прочь от нее? Не знаю.

– Ты за кого? – прерывает мои размышления Руб, уставившись на экран.

– Да не знаю.

– Ну?

– Ладно, давай. – Показываю пальцем. – Я за дурищу посередке.

– Это ведущая, придурок.

– Да? Тогда вон за ту беленькую с краю. Похоже, соображает.

– А я за чувака с другого краю. У него такой вид, будто только что смылся из Лонг-Бэя [2]. Костюмчик дичайший. По-зорник.

В конце концов выигрывает как раз чувак из Лонг-Бэя. Он заграбастывает пылесос и уже заполучил поездку на Великую Китайскую стену, еще вчера, судя по всему. Неплохо. Поездка, в смысле. В суперигре он чуть не выигрывает дурацкую кровать с дистанционным управлением. Вот честное слово, единственное, из-за чего мы смотрим, – это тетка, открывающая буквы. Мне нравятся ее ноги, и они нравятся Рубу.

Мы смотрим.

Мы забываем.

Мы знаем.

Мы знаем, что в понедельник будем звонить Перри Коулу: сказать, что согласны.

– Тогда надо бы начать тренироваться, – говорю я Рубу.

– Ясное дело.

Домой приходит мама. Где отец, мы не знаем.

Мама выносит пищеотходы в компостную кучу.

Вернувшись, она говорит:

– Под забором что-то прям воняет. Кто-нибудь из вас в курсе, что там?

Мы переглядываемся.

– Нет.

– Точно?

– Ну-у… – Я прогибаюсь под давлением. – Там несколько луковиц, которые валялись у нас в комнате, и мы про них забыли. Вот и все.

Мама не удивляется. Она вообще перестала удивляться. Думаю, она просто принимает нашу глупость как явление, на которое нельзя повлиять. Но она все же задает еще вопрос.

– Что они делали в вашей комнате?

Но она тут же уходит. Думаю, ей не очень-то хочется знать ответ.

Появляется отец, и мы не спрашиваем, где он был.

Заглядывает Стив и потрясает нас – удостаивает вопроса: