Хюго Клаус - Избранное: Сборник

Грубый квохчущий смех — вначале толстой предводительницы, а затем и остальных женщин, заколачивающих сваи, — довершает унижение Анаис, она вцепляется в рубашку Бруно, и оба обращаются в бегство.

— Я хотела только погладить это существо.

— Петух здесь священная птица, моя милая.

— Она прокляла меня. Ты видел ее пальцы? Она наверняка наслала на меня какую-нибудь порчу.

— А вот этот волшебник белой магии возьмет да и снимет проклятие, — бодрым тоном говорит Бруно.

— Я хочу домой.

— А я нет. Мне кажется, здесь просто прелесть как примитивно! И очень живописно.

— Бруно…

— Да, мой ангел?

— Я ненавижу тебя!

— Я тебя тоже, мое сокровище.

Облегчив душу таким образом, Анаис обгоняет его. На противоположной стороне улицы по-прежнему плечом к плечу стоят мужчины, наблюдая за тем, как Анаис нервно возится с ключом. Они больше не шипят.

— Там не было детей, — размышляла вслух Анаис, — ты видел детей? Когда мы еще сюда подъезжали, ни одного ребенка не было видно. А ты мог бы мне сейчас сделать ребенка? Или ты что-то еще собрался делать? Ты что, спишь? Нет, ты не спишь, уж я тебя знаю. Идеального воспитателя из тебя не получится, нет. Ты или чересчур строгий, или размазня. Дети таким не доверяют, они консервативны, они любят надежность, им нужен отец, на которого можно положиться.

Бруно вылез из влажной, душной постели и, несмотря на то что делать это категорически не советуют все туристические проспекты, стал пить воду из-под крана, холодную воду с горьким привкусом. Бабочка размером с ладонь вылетела из раковины и ударилась об его щеку.

— Мне бы хотелось, — продолжила Анаис, — чтобы ты не прятался все время в кусты. О’кей? Ты ведь тоже должен за что-то отвечать, верно? Но ты хитрец и трус, все всегда вынуждаешь решать меня, ну почему я должна постоянно твердить, что люблю тебя и хочу с тобой жить? Конечно, я знаю, что я не самая красивая, не самая умная и не самая молодая, но, может, ты сам когда-нибудь скажешь, чего же, собственно, ты от меня хочешь. О’кей?

— Я бы хотел, чтобы ты не повторяла на каждом шагу свое «о’кей».

Солнце палило нещадно. Анаис натерла Бруно оливковым маслом. Он сидел в саду на груде цементных глыб, предназначенных, очевидно, для фундамента террасы, как вдруг за верх деревянного забора, отделяющего их сад от соседского, ухватились две огромные волосатые руки. Подтянувшись с блаженным кряхтеньем, верхом на забор уселся какой-то тип, явно из местных. Беззубо улыбаясь, он принялся разглядывать Бруно. Он смотрел не на лицо Бруно, а на его крестец и плечи, словно примериваясь, как бы ему половчее спрыгнуть и сцепить волосатые руки у Бруно на горле.

— Хэлло, хэлло, — приветствовал его Бруно.

Незнакомец растерянно повторил приветствие и при этом сделал такое движение, словно орудовал косой.

— Ха-ха. Так ты пришел косить траву?

Тот с довольным видом закивал.

— Но ведь здесь нет травы.

Бруно показал на сломанный колодец, на разбросанные повсюду камни, на обломки бетонных плит. Человек засунул в рот большой палец, пососал его, потом, хитро улыбнувшись и почти не разжимая губ, произнес:

— Гиги.

— Гиги?

Незнакомец закивал так энергично, что вынужден был ухватиться за забор, чтобы не свалиться. Потом он с лошадиным ржаньем еще раз десять повторил свое «Гиги» и принялся раскачиваться на заборе, словно играл в «лошадку» или «паровозик». Анаис вышла в сад, кивнула в сторону упражняющегося в «верховой езде» парня.

— Правильно, Гиги, Гиги, — сказала она ему ласково, точно ребенку.

Человек на секунду замер и пристально посмотрел на нее. Ему явно стоило немалых усилий уразуметь, что Анаис в ее бесформенном домашнем халате, застегнутом на все пуговицы, Анаис, с ее полными коленями и наручными часами, — человеческое существо. Столь же бесшумно, как и появился, он был вновь поглощен неизвестным миром за высоким забором.

Бруно покупает овощи, фрукты и хлеб в бакалейной лавке. Бакалейщик сгребает полную горсть монет из его ладони. Анаис фотографирует живописные некрашеные двери, церковные часы с замершими на без четверти час стрелками, деревенских жителей, закрывающих лица руками, и виноградную лозу, корни которой пробили цементный порог, затем она запечатлела полуобнаженного Бруно, расположившегося в шатком шезлонге, Бруно, сидящего на краю колодца, Бруно, разглядывающего беспомощных рыжих муравьев, вытянувшихся цепочкой, и вспоминающего жестяной котелок у своих колен, в котором позвякивали монетки в районе Центрального вокзала идет снег, приглушающий все звуки, колени Бруно примерзают к камням, с носа свисают сосульки, он дышит открытым ртом, скоро промерзнут и его язык, и небо, и десны.

На столбах и балках укреплена густосплетенная лиственная крыша, под ней — деревянное возвышение, на котором стоит несколько десятков железных стульев. Это ярмарка — по-местному «фирташ». Анаис, уверявшая, что уже может объясняться на местном наречии, записалась одиннадцатым номером в женскую футбольную команду, которой предстояло участвовать в чемпионате в следующее воскресенье. Поскольку она считает, что слишком светлый и нордический Бруно выглядит белой вороной среди местных жителей, она подстригла ему волосы и натерла их пахнущей прогорклым маслом кашицей, купленной у одной из цыганок на «фирташе». Она натерла ему этой смесью даже брови, потому что они у него, как и у его матери, слишком редкие. Только после угроз и брани Бруно она отказалась от намерения натереть и волосы на его теле.

На следующее утро Бруно встал со светло-голубыми волосами.

Каждый день около полудня, а иногда и ближе к вечеру сосед усаживается на заборе и бормочет под нос свое «Гиги». Дня за два до того, как мать Анаис должны были положить в больницу в неправдоподобно далеком Антверпене, Анаис заявила, что у этого типа, который, высунувшись до половины, каждый день красуется у них в саду, — дурной глаз: она никак не может сосредоточить свои мысли и чувства на больной матери.

— Нет, этот человек должен убраться. Ну сделай же что-нибудь, Бруно!

— Пошел прочь! — Бруно указывает на залитый солнцем соседний сад в цвету. — Убирайся со своим «Гиги»!

Незнакомец кивает, перекидывает ногу через забор и спрыгивает вниз. Ловко спружинив, он приземляется в двух метрах от Бруно.

— Пожалуйста, — просит Бруно.

Незнакомец выпрямляется и идет к нему. Бруно подбирает с земли обломок бетонной плиты величиной с кирпич, предательски тяжелый, обеими руками поднимает его до высоты собственного носа. Этот неловкий, бессмысленный жест немного напоминает движение орла из документального кино, когда он, расставив лапы в пышных штанах из белых перьев, поднимает клюв с зажатым в нем кремнем, чтобы разбить страусиное яйцо. Камень слишком тяжел — боль молнией пронзает плечо Бруно, выжав из глаз слезы. Сквозь пелену боли он видит, как незнакомец разворачивается и поднимает ногу, из-за коросты мозолей больше похожую на копыто, — кажется, что он собирается откатить назад камень, словно футбольный мяч.