Арман Лану - Свидание в Брюгге

— В таком случае я согласен.

Робер просиял. В эту ночь он не мог бы оставаться наедине с собой, ему бы просто некуда было девать себя.

Приказ, полученный Бло, видимо, привел его в замешательство, он нервно расхаживал из угла в угол; у него было свое представление о том, как следует воевать. Ему захотелось объясниться:

— Что за идиотское распределение обязанностей: почему-то партизанский отряд хорош именно для наступления, а они все неотразимы в обороне.

— Премного вам благодарен, капитан.

— А теперь вот еще не знаю, как отказать в «прогулке» моему гостю.

— Какая наглость! — завопил вдруг Шарли. — Что за с-сукин сын придумал сделать из моей каски салатницу!

— Ничего, — сказал Бло, — нам как раз придется обновить накидки. Я думаю, жарко не будет.

Дэла, поскольку ему было велено остаться, праздно сидел на стуле, откинувшись на спинку, и, выставив прямые как палки ноги, упирался пятками в пол.

— Рождественский Дед, дрянь паршивая, — ворчал он, — я ему скажу пару ласковых слов на рождественской мессе.

Спустя полчаса патруль выходил через пост Робера. Стоял пещерный холод. Пост на кладбище, — один из четырех, выставленных для обороны Аглена Верхнего, — занимал отряд, которым командовал семинарист; по словам самого Робера, он остановил свой выбор на семинаристе, потому что считал его лицом наиболее подходящим для данной обстановки. За колючей проволокой простиралась равнина. Старший сержант Робера, рудокоп, провожал их завистливым взглядом. Консервные банки подпрыгивали и издавали дребезжащий звук всякий раз, как кто-нибудь, минуя проволочные заграждения, цеплялся, проклиная все на свете, за ржавую колючку.

Участники этой экспедиции один за другим ступали в ночь и исчезали в ней, словно фантомы. Она была как декорация в театре; приглушенный свет, исходивший от земли, безлунное фиолетово-чернильное небо, густо утыканное звездами. У этих людей в молочного цвета накидках и почти такого же цвета касках темными оставались лишь ноги, которые двигались как бы сами по себе, словно заколдованные чурки. Снег валил с самого утра, ноги вязли в этом рыхлом холодном хлопке. Дул резкий восточный ветер.

Они шли уже около десяти минут на некотором расстоянии от высланных вперед разведчиков, и те, когда раздавалось мычание коровы, ухали по-совиному.

Дело в том, что в округе была корова, необычная, интригующая, — вскоре она стала легендарной, — и звали ее Корова Тьмы, или Полуночница.

Аванпосты, выставленные зимой тридцать девятого — сорокового годов в Эльзасе и Лотарингии, жили на редкость бестолковой жизнью. Приказы поступали противоречивые: то — стрелять, то — не стрелять, и порой нервы у людей не выдерживали: в темноте предметы начинали приобретать другие размеры и очертания и внушали ужас.

Роберу припомнился такой случай: один из его часовых, стоявший на посту и не спавший двое суток подряд, увидев, как подымается из-за горизонта луна, принялся ее расстреливать. А немецкий патруль, пожаловавший за легкой поживой к французам, тотчас же откликнулся. Страх породил страх, какой-то слабонервный лейтенантик подумал, что их атаковали, и открыл заградительный огонь. Немцы открыли ответный огонь, и весь фронт заполыхал.

Среди ночных происшествий на театре военных действий одним из наиболее примечательных было явление пресловутой Коровы. Вот уже целую неделю, лишь только наступала полночь, животное разражалось протяжным мычанием, — словно дули в охотничий рог. Стенания неслись с ничейной стороны, где торчало с полдюжины ветхих домишек.

Патрульные нередко имитировали крики животных, чтобы дать о себе знать или чтобы предупредить об опасности, передать приказ. И если бы все раздававшиеся в ночной тиши уханья, крики и плачи действительно принадлежали ночным птицам, то в один прекрасный день их оказалось бы в округе больше, чем ласточек во время миграции. Ненастоящие совы, собаки и кошки не уступали настоящим. А кроме того, сов, собак и кошек имели и немцы и французы.

Но мычанье Полуночницы было ни с чем не сравнимо и весьма заунывно. Ее стоны тревожили и вызывали глухое раздражение, так что у тех, кто выходил ночью в дозор, уставшие от всяких сюрпризов нервы натягивались до предела, готовые вот-вот лопнуть.

Три дня назад Бло, не в силах больше выносить завываний этого призрака, послал своих людей к «ничейным» домишкам, чтобы они разыскали проклятое животное. Но немцы хлестнули по ним пулеметным огнем, и розыски пришлось оставить.

Гипотезы выдвигались самые разные. Бло полагал, что это приманка, на которую фрицы рассчитывают поймать французов, но Шарли, учительствовавший в деревне и знавший толк в сельской жизни, утверждал, будто это настоящая корова и будто она тоскует по уюту и покою, — дескать, это милая, добрая корова, которой удалось сбежать от фрицев; инстинкт привел ее на старое место, и теперь она томится своим одиночеством. Не корова — человек! Высказывались и другие предположения, история обрастала живописными подробностями, порой лишенными всякого смысла, но главной оставалась одна нерешенная проблема: настоящая была корова или нет.

— В общем, с этим надо кончать, — подытожил Бло де Рени. — Она начинает действовать мне на нервы.

Согласно намеченному маршруту, они миновали живодерню, вышли к немецким аванпостам в районе замка Мальбрук. И тут Кале неудержимо захотелось подразнить фрицев, он уже замахнулся, чтобы бросить гранату, но Рени осадил его: ружейные гранаты ВБ, при попадании столь же смертоносны, как и снаряды семидесятипятимиллиметровых пушек. Кале, выросший на земле, которая была оккупирована немцами с тысяча девятьсот четырнадцатого года, ненавидел их всеми силами своей души. «Коль скоро мы решили воевать, — говорил он, — нечего тянуть резину и все время себя одергивать». Итак, они вышли к немецким аванпостам. Там пели. Порывы ветра, — дул холодный норд-ост, — доносил до них обрывки песни, исполняемой одноголосым хором прекрасных мужских голосов:

Эти чужие голоса, рассказывавшие о мире тем, кого привела сюда тропа войны, волновали до слез.

— Дрянное дело нас заставляют делать, — вздохнул Бло.

Пока они стояли неподалеку от немецкого поста, Бло де Рени обдумывал план второго этапа операции: хотя пост ни о чем не подозревает, атаковать его нельзя, поскольку он сильно укреплен и людей там, по крайней мере, в два раза больше, чем у Бло. Он решил отвести свой отряд на юг, к владениям Полуночницы. А мороз все крепчал, не спасали даже меховые перчатки и теплая обувь, окоченевшие руки и ноги отказывались повиноваться. Безрукавки из овчины, панцирем охватывавшие грудь, грели ровно настолько, чтобы эти призраки, двигавшиеся навстречу ледяному ветру, не превратились в куски льда и не смешались с колючей снежной пылью, которую взметал ветер.