Том Вулф - Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

Когда Баррис в 1940 году начал переделывать готовые и строить самодельные автомобили, он жил в Сакраменто. По мере развития сюжета вы получаете старую историю о способном ребенке, который смог вырваться из того болота, где существовали родители, о том, как он вел борьбу за существование где-нибудь в мансарде, о его богемной жизни, о первом успехе, о похвале эзотерических приверженцев и, наконец, о начале притока денег. Однако обратите внимание, тут есть одно существенное различие: мы находимся на старом Восточном острове, в глубоко погребенной преисподней калифорнийских тинейджеров, и эти объекты, эти автомобили, они имеют много общего с богами, с духом и с уймой всякой мистической ерунды.

Баррис рассказал мне, что его предки были греками и владели рестораном.

— Вообще-то они хотели, чтобы я тоже сделался каким-нибудь там ресторатором, как и подобает всякому приличному греку, — говорит он.

Однако Баррис еще в возрасте десяти лет с ума сходил по автомобилям, вырезая обтекаемой формы машины из пробковой древесины. Через несколько лет он наконец заполучил собственный автомобиль, «бьюик» 1925 года выпуска, затем «форд» 1932 года. Баррис самолично установил многие из формальных традиций переделки. На ранней стадии занятий у него уже были свои клиенты — другие подростки, которые платили ему за переделку их автомобилей. В 1943 году Баррис переехал в Лос-Анджелес и приземлился в самой гуще колоссальной тинейджерской культуры, которая развилась там за время войны. Семейная жизнь, как гласит традиционное выражение, пошла под откос, зато потекли деньги, и подростки начали разрабатывать свой собственный стиль жизни — с тех самых пор они непрерывно этим занимались, — а также устанавливать те фанатичные формы и традиции, о которых я уже упоминал ранее. В самом сердце всего этого дела, разумеется, находился автомобиль. Машины было не так-то просто раздобыть, а потому подростки стали совершать набеги на свалки металлолома в поисках запчастей, что привело их к созданию самодельных машин, главным образом автомобилей спортивных, по самой своей природе, а также множества радикальных, форсированных моторов. Все тинейджерские автомобильные безумства несли в себе элементы и того и другого — создания самоделок и форсажных двигателей, — хотя подростки все же были склонны больше заниматься чем-то одним. Барриса (кстати, впоследствии Эд Рот рассказал мне, что то же самое произошло и с ним) естественным образом захватило создание самодельных машин. В старших классах, а позднее на младших курсах колледжа Сакраменто и Художественного центра Лос-Анджелеса, где он провел некоторое время, Баррис вбирал в себя то, что он потом описал мне как механический чертеж, оборудование мастерской и свободное искусство.

Термин «свободное искусство» мне очень понравился. В то время в мире Барриса (да и теперь, раз уж на то пошло) не было такой вещи, как старое, грандиозное и плодовитое Искусство. Был там механический чертеж, а затем появилось свободное искусство, которое ни в коей мере не означало некоего высвобождения. Уж скорее здесь имелось в виду, что оно было независимым, свободным и никуда конкретно не вело. И тем видом искусства, который привлекал Барриса, а также кое-что означал для подобного рода людей, с которыми он тусовался, стал автомобиль.

Когда Баррис начинает рассказывать о старых временах (с 1944 по 1948 год), на лице у него появляется замечательно задумчивая улыбка. Он был форсажником, когда форсажники были форсажниками — примерно такое у него воззрение на этот счет. Все они в свое время через это прошли. Профессиональные форсажники — такие, как журнальный синдикат Петерсена (журнал «Форсаж» и многие другие) и Национальная форсажная ассоциация — пустились во все тяжкие, лишь бы стереть любую память о веселых старых временах форсажа, и теперь они пытаются устроить этакое всеобщее переливание крови с добавлением «халазона», чтобы публика взирала на форсажников как на милейших парней в рубашках с короткими рукавами только что из прачечной и химчистки, представить занятие форсажем просто как увлекательное хобби.

А по сути дела, рассказал мне Баррис, тогда было очень яркое время. Все они встречались в закусочных для автомобилистов, самой знаменитой из которых была «Пиккадилли», что неподалеку от Сепульведа-бульвар. Зрелище было просто дьявольское, когда там скапливались спортивные машины и самодельные автомобили. Следует ли говорить, что моторы их отличались особой громкостью. К тому времени у Барриса уже имелся спортивный «форд» 1936 года выпуска со множеством весьма экзотических черт.

— Я тогда только-только прибыл из Сакраменто. и предполагалось, что я ничего не должен знать. Я считался туристом, но моя машина была куда более дикой, чем у всех остальных. Помню, как-то вечером один парень подъезжает ко мне на спортивном автомобиле без дверных ручек. Тачка выглядела круто, но парнишке приходилось пинать дверцу изнутри, чтобы ее открыть. Видел бы ты выражение его лица, когда он увидел мою машину. Ведь у меня была почти такая же тачка, только с электрическими кнопками.

Реальное действие, впрочем, представляли собой гонки на скорость, которые проводились по-тихому, очень по-тихому, нелегально.

— Мы все собирались у «Пиккадилли» или где-то еще, и ребята начинали друг друга подначивать. Знаешь, один парень подходит к машине другого, оглядывает ее сверху донизу с таким видом, как будто она вся сплошь заплесневелый кусок дерьма, а затем говорит: «Хочешь прокатиться?» Или, если он имел на того парня зуб и хотел устроить особенно крутое состязание, он говорил: «Хочешь за розовые права прокатиться?» Регистрационные карточки на машинах были розовые — другими словами, победитель получал машину проигравшего. Ну вот, и после того, как несколько парней бросали друг другу вызов, все выезжали на один из отрезков Сепульведа-бульвар или на старую двухрядную автостраду в Комптоне, и ребята ставили свои машины по разные стороны от центральной линии. Гнались они четверть мили. Это была сущая дикость. Порой вечерами по обочинам дороги, желая понаблюдать, собиралась добрая тысяча подростков, парней и девчонок. Все рассаживались на бортах своих машин, направив фары на автостраду.

Но, черт возьми, что происходило, если в этот самый момент по автостраде случалось проехать какому-нибудь вполне обычному автолюбителю?

— Ну, мы перекрывали автостраду с обоих концов, а если какому-то парню все равно до смерти хотелось проехать, мы ему говорили: «Вот что, мистер, очень скоро сюда по обеим полосам дороги со страшной скоростью примчатся две машины, и у вас при всем желании не будет возможности между ними протиснуться, зато у вас определенно появится возможность выбрать, в какую из них впилиться». Понятное дело, услышав это, автомобилисты всегда разворачивались, а через какое-то время туда прибывала полиция. Вот тогда начиналось настоящее зрелище. Все запрыгивали в свои машины и разъезжались в разные стороны. Некоторые парни чесали прямо по полю. И, естественно, раз наши машины были так форсированы, полицейским никогда не удавалось никого поймать. А затем, как-то вечером, на нас наехали прямо у «Пиккадилли». Это случилось в пятницу. Полиция подкатила и просто принялась грузить всех в фургоны. Я сидел в машине вместе с полицейским, который тогда был не на дежурстве (вообще-то он сам был форсажником), иначе меня бы тоже свинтили. Субботним вечером все опять вернулись к «Пиккадилли», чтобы обсудить случившееся, а полиция снова нагрянула и забрала триста пятьдесят человек. В тот раз с «Пиккадилли» было капитально покончено.