Роже Вайян - 325 000 франков

— Конечно, отработаю, но ты все равно должен взять эти деньги.

— Почему? Не вижу никаких оснований.

— Мы с тобой одна упряжка волов, — сказал брессанец.

Бюзар уже разъединил и сбросил, теперь он ждал, когда загорится глазок, Брессанец плечом отодвинул его и встал к прессу: поднял, вынул, опустил, отсек…

Бюзар ушел. Он направился было домой по авеню Жана Жореса. Но спать ему совершенно расхотелось, и он повернул в сторону кафе, где были танцы.

Все в то же первое воскресенье сентября, часов в десять вечера, я заехал в «Пти Тулон» к Серебряной Ноге выпить рюмочку. Мы иногда проводили вечер-другой со старым легионером, делясь воспоминаниями о своих путешествиях.

— Так вот хозяйка гостиницы «Орьенталь» в Бангкоке, голландка…

— Кому ты это говоришь!.. Это моя старая знакомая. Налей нам еще рому, выпьем за ее процветание.

После службы в легионе Серебряная Нога немало поколесил по свету в поисках места, где бы ему обосноваться. Но все деньги, которые ему удавалось скопить за год, то подгоняя дубинкой туземцев на каучуковых плантациях в Малайзии, то перевозя товары на грузовиках по тропинкам в верховьях Иравади, он в одну неделю спускал, пропивал в обществе наглых и равнодушных женщин. В конце концов он вернулся в свой родной город Бионну, где какой-то дальний родственник оставил ему в наследство небольшое бистро; и даже теперь, хотя ему было уже семьдесят лет, в его глазах иногда вспыхивал огонек ребяческой гордости королей притонов. Я хорошо представляю себе, как в годы своего расцвета, получив крупную сумму денег, он с независимым видом входил вечером в один из кабаков, пышно называемых «ночными заведениями», и внимательно оглядывал посетителей: здесь он решил «обосноваться» на ночь. Во время одной из драк, которую он затеял, как «настоящий мужчина», ему прострелили коленку; хирург сделал ему металлическую коленную чашечку, откуда и родилось его прозвище.

Итак, в тот вечер мы с Серебряной Ногой попивали ром, хвастаясь друг перед другом прошлыми похождениями.

Около одиннадцати пришел Поль Морель с Жюльеттой Дусэ и сели в уголок. Они переговаривались вполголоса. Я понял, что Морель в чем-то упрекает молодую женщину, а она развлекается, изводя его.

— Она просто великолепна, — заметил я.

На ней было облегающее ситцевое платье, которое она надела, отправляясь на парусную регату. От ее безудержного смеха становилось так же весело на душе, как от вида травки, выбивающейся весной из-под снега в горах.

— Да, — согласился Серебряная Нога. — Жаль только, что она так легкомысленна. Поль Морель всерьез привязался к ней. Но она гуляет направо и налево. Скоро это ему осточертеет.

Ратуя за благоразумие, Серебряная Нога этим как бы компенсировал себя за неразумно прожитую жизнь.

Жюльетта была в том возрасте, когда красивые девушки начинают осознавать свою силу. Она внушала всем мужчинам одинаковые желания, и поэтому все они были для нее равны. Пока еще она не испытала унижений и слушалась только голоса своего сердца.

Вот что мне рассказали о ней: как-то она шла по поселку Мореля и встретила Фландена, старого рабочего, одиноко доживавшего свой век рядом с болотом, в бывшей печи для обжига кирпичей. Он прошелся по ее адресу.

В ответ Жюльетта протянула ему свои губы:

— На, папаша Фланден, целуй! Никогда уже больше тебе не придется смаковать такие губки.

До сих пор ей удавалось избежать унижений главным образом потому, что она упорно продолжала работать, несмотря на все подарки и заманчивые предложения, которые ей делали. Она склеивала пластмассовые изделия в сборочном цехе «Пластоформы». Она знала, что, если бы даже Поль Морель вздумал ее выгнать с фабрики, она всегда нашла бы другую работу. Она оставалась работницей. Поэтому она имела возможность обращаться с поклонниками так, как хотела.

Но это ненадолго. Ее сломят, либо Поль Морель, либо Жюль Морель, а может быть, даже и Серебряная Нога, который сделает это для кого-нибудь из своих посетителей. Это так же бесспорно, как то, что бионнскую велогонку должна была выиграть или красная майка — Ленуар, или голубая майка греноблец. Но в тот вечер вид Жюльетты еще вызывал ничем не омраченную радость. Будь я художником старой школы, я бы выбрал ее для аллегории щедрости.

Поль Морель побледнел. Он что-то быстро говорил, постукивая рюмкой по мраморной доске столика. Жюльетта явно заскучала. У нее опустились уголки губ. Мне стало неприятно, я представил себе, что пройдет время и у нее около рта появятся горькие морщинки.

Было уже за полночь. Открылась дверь, и вошел Бюзар. Увидев, что в кафе, кроме нас четверых, никого нет, он хотел было уйти, но Серебряная Нога громогласно объявил:

— А вот и чемпион пресса!

Я пригласил Бюзара за наш столик, Серебряная Нога встал, чтобы налить Морелю и Жюльетте еще по одной большой рюмке коньяку. Он задержался, болтая с ними, и мы остались с Бюзаром вдвоем. Он рассказал мне о своем пятнадцатичасовом рабочем дне.

— Ты должен пойти выспаться.

— Мне совершенно не хочется спать.

Он нахмурил брови, и от этого расстояние между глазами показалось еще меньше. Выражение лица у него стало еще более упрямое.

После работы, как он мне сообщил, он зашел в кафе, где танцуют, и Мари-Жанны там не застал. В то же время, как я только что узнал от него, он сам послал предупредить Мари-Жанну, что отправится прямо домой. Видимо, он хотел проверить, не пошла ли она все-таки танцевать.

После этого он пошел в поселок и постучал к ней в окно. Она не отозвалась.

Он не стал настаивать из боязни разбудить ее мать, по его словам, а на самом деле, как мне кажется, из страха рассердить Мари-Жанну.

— Правда, мы должны были увидеться только во вторник, но она же знает, что я работал с восьми утра. Не очень-то она… — Бюзар подыскивал слово. — …не очень-то она внимательна.

Я предложил ему выпить рюмочку рому.

— Идет. Может быть, после этого мне удастся заснуть.

Я крикнул:

— Рюмку рому для Бюзара.

— Я сама ему подам! — крикнула Жюльетта.

Она стремительно вскочила и убежала за стойку. Поль Морель возбужденно что-то говорил Серебряной Ноге, видимо, жаловался. Я предложил составить оба столика вместе.

— Очень хорошо! — крикнула Жюльетта.

Морель не посмел противиться, и я просил налить всем по большой рюмке рому. В то время как мы пили, Жюльетта сказала, показывая на Мореля:

— Он ревнует.

— Такую нельзя ревновать, — возразил Морель.

— Он ревнует меня к своему отцу, потому что тот повез меня на регату.

— Я не ревную. Но я не позволю тебе делать из меня посмешище.

Он обратился к нам за поддержкой.

— На парусных гонках было полно моих знакомых, которые часто видели меня с Жюльеттой. Теперь они скажут, что отец переманил мою девку.