Роже Вайян - Закон

— Поднесешь стаканчик? — спрашивает в свою очередь Австралиец.

Он даже не просит, он требует, так как у них с Бриганте есть дела и поэтому над ним зря глумиться нет смысла. На своем грузовичке под ящиками с фруктами он может перевезти с десяток блоков американских сигарет, он их скупает по пути и каждый раз отчитывается перед рэкетиром до последней пачки, а тот таким образом может точно проверить, дают ли контрабандисты верные сведения или нет. Поэтому-то, как в случае с доном Руджеро, так и в случае с Австралийцем, самые, казалось бы, завзятые игроки входят в противоречие с требованиями игры: реальная жизнь подминает законы чисто зрелищного порядка, не существует на свете такой игры, какой управляли бы лишь собственные ее правила; даже в самых азартных играх, как, скажем, рулетка, тот, кто играет широко, не трясясь над каждым грошом, имеет больше шансов выиграть, чем тот, кто жмется.

Только для проформы Пиццаччо с Бриганте отпускают парочку злобных шуток в адрес Австралийца и подносят ему вина.

После чего сам Пиццаччо наливает себе стакан и пьет его медленно, молча. Это тоже одна из привилегий патрона. Потом обращается к Тонио.

— А ты ничего не собираешься просить?

— Нет, — отвечает Тонио.

— Что же, ты в своем праве.

Бриганте залпом опрокидывает себе в глотку последний стакан. На этом кончается первая вечерняя партия.

Во второй партии выиграл в тарок Американец — теперь патроном становится он. В помощники себе он выбирает дона Руджеро, здраво рассудив, что студент из Неаполя — единственный из всех игроков, который в случае надобности не сдрейфит и может унизить самого Бриганте. Но дон Руджеро уже заскучал. Мыслями он не здесь — он думает о женщинах, вернее, об иностранках, о тех, за которыми гоняется по неаполитанским улицам, о тех, кто высаживается с парохода, прибывающего с Капри, об англичанках, шведках, американках, об этих лицемерках, которые сами охотятся за мужиками, а делают вид, будто мужики охотятся за ними, как за перепелками; о француженках, уже несколько лет выходящих на облаву мужчин целыми шайками — видать, французы и впрямь потеряли свою пресловутую мужскую силу; совершенно справедливо говорил Муссолини о вырождении французов как нации, думает дон Руджеро. Играет он рассеянно, сам опрокидывает подряд три стакана: чем скорее он захмелеет, тем скорее кончится этот тошнотворный провинциальный вечер. Когда Тонио спросил его: «Не поднесешь стаканчик?», он ответил: «Нет», не вдаваясь ни в какие объяснения: унижать Тонио — такое мизерное развлечение, не его масштаба; он вполне мог бы сказать «да»; «нет» как-то само случайно подвернулось на язык, возможно, и потому, что у Тонио вымученная улыбка, совсем так улыбалась та иностранка, что на следующее утро сделала вид, будто ничего не помнит.

Сразу же начинается третья партия. Теперь патроном вышел Бриганте, который выбрал себе в помощники Пиццаччо.

Даже не осушив своего почетного стаканчика, Бриганте обрушивается на Тонио:

— Ты у моего помощника так-таки ничего не просишь?

— Нет! — отвечает Тонио.

Ладони его по-прежнему плотно прижаты к краю столешницы, глаза опущены на эти белые пухлые руки, какими и подобает быть рукам доверенного лица.

— Почему ты не просишь Пиццаччо поднести тебе стаканчик? — не отстает Бриганте. — Три партии ты уже проиграл, а ни одного стакана не выпил. По-моему, ты имеешь право утолить жажду.

— Я имею право ничего не просить.

Слова эти встречаются одобрительным гулом. Тонио на провокацию не поддался.

— Тонио пустяками не проймешь, — обращается Бриганте к Пиццаччо. — А ведь мне говорили, что он доверенное лицо у дона Чезаре, так сказать, помощник при патроне. А помощник должен уметь заставить себя уважить…

— В доме у дона Чезаре больше помощниц, чем помощников, — подхватывает Пиццаччо.

— О чем это ты? Объясни… — просит Бриганте.

— Тридцать лет назад у старухи Джулии были недурненькие титьки, начинает Пиццаччо. — Ну и когда дон Чезаре их вволю нащупался, он выдал Джулию за одного бедолагу, а тот возьми и помри от стыда.

— Понятно, — замечает Бриганте. — Тот бедолага, очевидно, тоже считался доверенным лицом дона Чезаре, но закон-то устанавливала Джулия.

— В ту пору ты был еще на морской службе, — продолжает Пиццаччо. — И потому многого не знаешь. Но все шло именно так, как ты и угадал… Перед тем как перейти в лучший мир, тот бедолага сделал Джулии трех дочек. Старшую звать Мария.

— Мария — жена Тонио! — восклицает Бриганте.

— Подожди, подожди, сейчас я тебе все объясню… Когда Марии стукнуло шестнадцать, дон Чезаре обнаружил, что она очень миленькая. А титьки у нее еще покруглее, чем были в свое время у мамочки. Ну, дон Чезаре и приласкал ее, да, видать, перестарался — обрюхатил. Оставалось одно — найти следующего рогача и окрутить ее с ним; тут-то и подвернулся Тонио…

«Трепитесь, трепитесь оба, — думает Тонио. — Когда я выйду в патроны или помощники, вы у меня такого оба наслушаетесь! Ты, Маттео Бриганте, из себя знатного синьора сейчас разыгрываешь, у тебя счет в Неаполитанском банке, а ведь все помнят, что, когда ты на флоте служил, все моряки Анконы с твоей супружницей переспали; вот с этих-то денежек, которые она прикопила, и началось твое богатство — небось на них-то и купил себе жилье в старинном дворце. А ты, Пиццаччо, пицца дерьмовая, за пятьсот лир с любым немецким туристом ляжешь…»

Так думал Тонио, с наслаждением предвкушая, как его палачи еще похаркают кровью, когда он выложит им те фразочки, что оттачивал сейчас в уме. Все взгляды были устремлены на него. А он сидел неподвижно в белой своей свеженакрахмаленной куртке, словно каменный истукан, и молчал. Не он, а Маттео Бриганте и Пиццаччо сами начали терять хладнокровие.

— Если я правильно тебя понял, — продолжал Бриганте, — хотя Тонио выдает себя за доверенное лицо дона Чезаре, но делами заправляет Мария…

— Да, она долгонько кое-чем заправляла… — ответил Пиццаччо.

И хохотнул, словно закудахтал. Потом нагнулся к Тонио, чтобы лучше его видеть.

— Но, — продолжал он, — Эльвире, сестре Марии, тоже в свое время исполнилось восемнадцать…

— И дон Чезаре передал руль в ее руки, — подхватил Бриганте.

— А теперь близится черед Мариетты, — заявил Пиццаччо.

— Дон Чезаре настоящий бык.

— Хороший бык никогда не стареет, — пояснил Пиццаччо. — Посмотрел бы ты, как Мариетта корячится, когда он на нее взглянет.

Теперь к Тонио склонился и Бриганте.

— Н-да, — протянул он, — твой дом, можно считать, всем домам дом.

— Двери нараспашку, а ставни закрыты, — подхватил Пиццаччо.

«Трепитесь, трепитесь», — думал Тонио. Он отыскивал самые разящие слова на тот случай, если ему доведется «устанавливать закон». Но в то же время прикидывал в уме, сколько он уже истратил: три раза по тридцать лир; остается, значит, всего на четыре партии, вот и все его шансы выбиться в патроны. При шести игроках не редкость проигрывать и пятнадцать — двадцать раз подряд. «Закон» — игра несправедливая, коль скоро тот, кто сел за стол с малыми деньгами, не может ждать удачи, ему наверняка не отыграться.