Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

…Это было странное море. Или же мне просто повезло с погодой – всю ночь стоял штиль. Я боялся оторвать голову от спинки кресла, боялся смотреть по сторонам, я вспоминал молитву, и слова трех языков, которые знал – украинского, русского и английского, – наплывали одно на другое и получалась какая-то абракадабра…

…Я пришел в себя от жара, охватившего спину. Оказывается, наступил новый день и солнце сконцентрировало весь свой удар на моем затылке, в то время как живот кис в воде. Мне было уже все равно, и я резко перевернулся на своем импровизированном плоту. В ту же минуту спину обожгло холодом, зато я лежал, как полудохлый дельфин, подставив брюхо теплу и свету. Странно, что ни есть, ни пить мне пока не хотелось. Все это было еще впереди. Я вдруг вспомнил, что Бо переговаривался с кем-то по рации. Значит, у меня есть надежда, что нас будут искать. Я пришел от этой гипотезы в неописуемый восторг, я даже улыбнулся, а потом затрясся от смеха, а потом не мог остановиться, пока не опустил голову в воду…

… Потом… потом… перед моими глазами начали вставать огненные слова, обрывки фраз, фрагменты разговоров – они поднимались у горизонта, горящие синим или красным пламенем, и медленно таяли, уплывая за облака. «Я выиграл пари…», «Если бы не ты, я бы давно…», «Йогурт “Эрмигурт”» даст вам энергию на целый день…», «Майкл, старик…», «Господи…», «Yesterday, all my troubles seemed so far away…»

…Потом мне показалось, что все исчезло. Я мог идти по водам, аки по суху. Я был всесилен. Любовь переполняла меня. Любовь, прощение, жалость вошли в меня струями горячего воздуха, и я чувствовал, что вскоре оторвусь от воды и воспарю над землей. Сотни лиц прошли передо мной, сотни воспоминаний, скрутившись в единый клубок, зашевелились в мозгу. Я был совершенно один и вдруг понял смысл выражения: кто спас одного человека – спас мир. Целый мир жил во мне. Он не был похож на миллиарды других миров. Я смотрел «кино» своей жизни на белесом небесном экране, и оно, как никогда, показалось мне интересным и значительным, начиная с того момента, как я сидел в детском саду над тарелкой подгоревшей гречневой каши. Судя по началу, у меня еще была уйма времени – незримый киномеханик запустил все с нуля…

…Сколько я так пролежал, вперившись в облака? Я больше ничего не считал. Иногда я жевал пресную рыбешку, скачущую на поверхности и не знающую, что такое человек. Стайки подплывали совсем близко, прямо мне под нос и пытались склевывать крошки табака, выплывающие из раскисшей сигаретной пачки.

…А потом я увидел плавник, ровно вспарывающий синий шифон воды. Что-то живое направлялось в мою сторону. За первым плавником блестели на солнце несколько других…

«…И рыба, спавшая на дне морском, воспрянет, чтобы вручить Тебе ключи от мира, и плоть ее станет твоей плотью, и совершенство сойдет на Тебя, ибо Ты познаешь безмолвие, и отступит одиночество посреди отчаяния, и гладь морская отворится перед Тобой, чтобы свершилось таинство посвящения…»

Что это было? Черные блестящие плавники приближались, и я блаженно закрыл глаза. И рыба, спавшая на дне морском, воспрянет… Я тихо колыхался на волнах, и руки мои, бывшие в воде, двигались медленно. В такт мелким волнам. Я был здесь не один – жизнь кипела повсюду. Чем она была хуже моей? Она существовала здесь, в воде, задолго до появления первого неандертальца. Мне, по какой-то странной случайности, предстояло поучаствовать в процессе жертвоприношения. Мог ли я знать об этом, бегая в свою 112‑ю школу с английским уклоном или же – сидя в кафешке «Три петуха» с Димкой (алаверды: мог ли он знать о том, что уйдет за Йети???)… И если все рано или поздно заканчивается, кто может знать, как это сделать лучше? Я не заметил, как из меня вырывается некий гортанный звук, напоминающий ритуальное пение вымерших племен майя. А может быть, этрусков или эскимосов, заклинающих морских котиков. По всей вероятности, я оказался язычником… Некий гул исходил из гортани сам по себе, очень напоминая упрямое мычание взбунтовавшегося класса перед вредным преподавателем.

…Черные плавники образовали кольцо и медленно заскользили вокруг меня. Это было похоже на карусель, и я даже не мог сосчитать, сколько приятелей у меня появилось. В какой-то момент я увидел большой пустой глаз – пустой и черный, как блестящий кремень. Если бы это были собаки, они бы обязательно постарались меня обнюхать, но акулы – другое дело: они все знают заранее. Даже находясь за тысячи километров от меня, они слышали мое сердцебиение. А теперь его почти не было слышно, как не было с моей стороны и яростного трепыхания, и громкого крика, и панического ужаса, распространяющего адреналин. Я тихо выл им свою последнюю сагу и не видел более благодарных слушателей. Я даже расслабился. Мне показалось, что «черноглазая» готова посадить меня к себе на спину. Когда я был маленький, я засыпал, наблюдая за черным диском вертящейся пластинки. И сейчас, глядя на хоровод плавников, мне безумно захотелось спать. Но непонятно каким образом, скорее интуитивно, я понял: как только прекращу свою заунывную песню, благодарные слушатели вспомнят о своих желудках…

…Потом…потом… рыбы вдруг разорвали круг и неожиданно устремились вдаль. А я увидел на горизонте большую белую яхту и понял, что окончательно сошел с ума…

Странное это было ощущение! Я уже был погружен в прострацию, в нирвану, моя душа почти что воспарила на всей суетой, кружение рыб загипнотизировало, холод отступил – очевидно, так внушительна была сила медитации. И вдруг я вновь окунулся в невообразимый шум и гам: меня втаскивали на борт большой яхты какие-то загорелые люди. Они содрали с меня одежду, накрыли пледом, влили в рот спиртное. Ноги мои дрожали, колени подгибались, как у новорожденного оленя. Я опустился на горячие доски, но меня тотчас подхватили под руки и внесли в каюту. Ближе к носу яхты на палубе я заметил огромную рыбищу и сразу узнал в ней свою «черноглазую». Несколько матросов вспарывали ей брюхо острыми мачете. Глаз все так же смотрел на меня, он был слегка помутневшим, не блестящим, как в воде, но таким же пустым и черным, как вход в нору. Только сейчас я ужаснулся пасти и размеру рыбины. Голова ее трепыхалась, лезвия двигались вдоль брюха, как по маслу, и на брезент выползали скрученные змеи кишок. Я не мог выдержать этого зрелища. Вот тебе и «ключи от мира»… Все было кончено.

Позже хозяин яхты, мальтиец, рассказал, что вначале с борта увидели стаю акул, плавающую кругами, и сбросили в море приманку – кусок бычьей печенки, насаженной на огромный крюк. А уж позже заметили меня.

В море, как выяснилось, я провел двое суток. Когда я лежал в госпитале Хамруна, ко мне приходили корреспонденты. Но говорил я неохотно, и мальтийские газеты обошлись небольшими заметками в разделе «происшествия». Я хотел, чтобы обо мне поскорее забыли. По ночам мне снились рыбы, не тронувшие меня. И долго преследовало око «черноглазой»…