Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

Потом я заволновался: а вдруг с ней что-то приключилось? Я представил эдакую растеряшку-мечтательницу в очках, в странных «лодочках», в которых здесь не ходят, с растерянным взглядом и угловатыми движениями. Да с ней могло случиться все, что угодно! Я еще раз тщательно проверил номер – я мог определить на глаз, ночевал ли в нем постоялец. Это была профессиональная наблюдательность, и она меня не подвела. Сегодняшней ночью здесь и муха не пролетела. Меня затрясло, как бабушку, потерявшую в магазине внука.

Я быстро закончил работу, переоделся и спустился в холл. На «рецепшине» сидел Скот Вайль.

– Послушай, Скотти, – сказал я. – Дама из 713‑го оставляла ключ?

– Вот он, – Скот указал на ячейку, – а что?

– Когда?

– Откуда мне знать? Я заступил с утра.

– В шесть?

– В шесть.

– И ключ уже лежал в ячейке?

– Да… А что тебя беспокоит?

И правда, что меня беспокоило? Я и сам не мог ответить на этот простой вопрос.

– Просто… мне кажется, если постоялец исчез, об этом нужно сообщить сразу… Мало ли что…

– Ну ты даешь! Ты что, записался им (Вайль кивнул на группу туристов у входа) в няньки? И вообще, брось лишние хлопоты. Я знаю, что это за дама. Будь уверен, у нее все в порядке.

– Ты знаешь?! – Я даже задохнулся. – И кто она?

– Ну не то чтобы знаю, – замялся Скот. – Слышал, что о ней говорил старший менеджер: она приехала по делам в Асри, вроде бы хочет организовать поставки нашего шардоне в свою страну. А большего нам знать не положено…

Все оказалось так просто, банально и даже пошло!

Книга, леденцы, носочки, записка… Какие глупости! Просто я искал повод к жизни. Хоть какой-нибудь крючок, чтобы зацепиться. Так складывались обстоятельства внутри меня самого. И мне следовало бы это понять раньше. Я, как зверь, превратился в нюх, слух и осязание – шел на знакомый запах, на вкус, на малейший проблеск ассоциаций. Я шел, как животное. Я был болен…

Я кивнул Вайлю, снова зашел в подсобку и накинул рабочую куртку. Тележку с собой я не взял, но для отвода глаз перекинул через плечо несколько чистых полотенец и поднялся на седьмой этаж. Вошел в 713‑й, закрыл за собой дверь. Тоска сосала мое сердце, как гигантская мифическая змея. Я лег на кровать и зарылся лицом в подушку. Мне не было страшно, что Она вдруг может войти. Плевать! Она приехала сюда по делам. По серьезным бизнесовым делам. У нее нет очков и рассеянности, ей не присущ робкий взгляд и угловатость движений. О, я видел этих дамочек, начавших с «челночных» поездок в соседнюю Польшу или Турцию! Им не достался отцовский бизнес, как Монике, они всего добивались сами, и поэтому их лисьи мордочки через десять лет приобрели хищный оскал. А внушаемое из поколения в поколение смирение вырвалось наружу полной и безграничной вседозволенностью, которую дают деньги. Там, откуда я приехал, было только два варианта: первый – это та женщина сверху, лепечущая с мужем, и второй – женщина-машина, женщина-танк, окаменевшая от ежедневных дел.

Девочка в очках, с кремом на курносом носу умерла. А если бы не умерла, вряд ли у нее был бы иной вариант выбора…

От подушки исходил свежий запах лаванды из нашей прачечной, который мне уже опротивел. Я встал с постели, намеренно оставив на ней вмятину. А потом… Потом поступил, как последний озорник в пионерском лагере: завязал банное полотенце узлами, вспомнив, как в лагере «Орленок», а потом в армии, мы прибивали к полу чьи-нибудь тапочки, пришивали грубыми нитками одеяло к простыне и писали на зеркалах непристойности зубной пастой.

Я бросил полотенце на смятую мной постель. Это было более чем глупо.

Очевидно, мне снова нужно готовиться к разговору с Моникой…

Обедать я поехал в Асри. По дороге убеждал себя, что еду исключительно ради обеда. Но я никогда не ездил для этого в Асри.

Это был небольшой, как, впрочем, и все здесь, городок, славившийся виноделием. В переводе его название означало «выжималка». В Средние века все жители города собирались на винокурне, влезали в огромные чаны со спелым виноградом и давили его босыми ногами.

Я что-то заказал себе в ресторане, расположенном в центре, но еда не лезла мне в рот. Я наблюдал за редкими прохожими и группами туристов, пытаясь во всех проходящих женщинах узнать свою «подопечную». Один раз мне даже показалось, что это Она. Женщина была в изящных туфельках (жаль, что я не запомнил цвета ее «лодочек»!), в узком платье песочного цвета и такой же соломенной шляпке с широкими полями. За ними и за темными стеклами солнцезащитных очков я не мог хорошо разглядеть ни ее лица, ни цвета подобранных под шляпу волос. Она сидела в баре на противоположном конце площади и пила сок. Я по-собачьи раздувал ноздри, пытаясь выловить из тысячи уличных запахов легкий аромат сирени. Но, увы, я все-таки был человеком, мне было легче нафантазировать этот аромат, чем почувствовать его. Минуты через три, когда я был почти уверен, что нашел и узнал ее, к даме подошли двое мужчин (я безошибочно угадал в них коренных жителей), и все трое заговорили по-английски. Я не мог расслышать, о чем они говорили, но четко различил артикуляцию.

Потом я увидел другую – блондинку в розовых бриджах… Третья – короткостриженая шатенка, изящная, как статуэтка, тоже могла быть ею. Спустя некоторое время мой взгляд вырывал из толпы каждую. Даже не пренебрег крупной кудрявой дамой постбальзаковского возраста в ярком брючном костюме. Мне уже было все равно, как она выглядит. Голова моя шла кругом. Я просеивал всех через сито, как дотошный пекарь муку, и в конце концов в нем осталась та – первая, из бара. Разве Она не могла говорить по-английски? Эка невидаль для преуспевающей дамы! Пусть это будет Она, решил я. И снова обратил свой взор к бару. Но женщины там уже не было. Опять возник тот же вопрос: что я делаю здесь, в Асри? И вообще… Я чувствовал, что заболеваю какой-то неизвестной и пугающей меня болезнью. Скорее всего, ее вирус сидел во мне давно. Может быть, с детства. Я вдруг вспомнил эту странную тоску, внезапно охватывающую меня лет в десять. Потом, конечно, я мог заглушить ее, обмануть, скрутить в бараний рог. Наверное, поэтому и не реализовался… Каждый в жизни делает только одно дело, несмотря на то, что берется за многие. Я пришел к этому не так давно. Писатель пишет одну книгу, даже если на его счету сорок романов. И эта книга насквозь пронизана одной навязчивой идеей. У Мураками это колодец, у Булгакова – бег и покой, у Миллера – секс, у Павича – эпос.

Да и художник, даже меняя технику письма, говорит об одном. Важна только стилистика, по которой тебя отличат от других. Возможно, мне светило стать неплохим писателем или музыкантом, но я понял это слишком поздно. Если бы я не боялся мысли о своем предназначении в пятнадцать лет, все, может быть, сложилось бы иначе. Но кто может предугадать свой путь так рано? Разве что гений. А я не был даже вундеркиндом…