Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

«Противный обманщик, – злилась Анна-Мария, я ведь могу убирать “конские яблоки” не хуже тебя!» Но Калиостро ничего не хотел слушать, он просто вытолкнул ее за дверь, чтобы, как всегда, напиться до полусмерти.

– Жду вас через месяц! – крикнул он в зарешеченное окошко, перед тем как налить первую рюмку. – Да смотри, береги старика Альфонсино! Если похудеет – уши надеру, принцесса!

Альфонсино – единственный друг, который остался от недолгой жизни на «другой планете». Он сидел на плече Анны-Марии всю долгую дорогу к дому и был гарантом ее скорого возвращения туда, где прошли лучшие недели ее шестнадцатилетней жизни.

…Отец впервые дал ей звонкую и довольно-таки увесистую пощечину. Этим, очевидно, было засвидетельствовано его беспокойство по поводу исчезновения дочери. Правда, наутро он уже вел себя так же, как обычно – брился, что-то напевая себе под нос, пил сок квашеной капусты и, громко чертыхаясь, искал ключи. Мачеха, естественно, требовала немедленно выбросить крысу на помойку и визжала при любом движении Альфонсино.

«Ну как, хорошо быть проституткой? – нежно спросил братец Алекса. – Много денег заработала?»

Но Анна-Мария решила молчать. Время, как тележка с квадратными колесами, опять сдвинулось с места. Анна-Мария поставила на кухне свою раскладушку, нашла коробку из-под обуви и поселила в ней Альфонсино. Каждый вечер она вычеркивала из календаря цифры, считая дни до возвращения труппы. Но их было так много! А потом настал ТОТ день, когда это занятие стало бесполезным…

«Сваришь Алику пельмени!» – сказала мачеха, уходя утром на работу. Было шесть часов утра, до школы оставалось два часа. Анна-Мария немного почитала, покормила Альфонсино морковкой и обрезками сыра и пошла будить Алексу. Вода в кастрюле уже кипела.

Сводный братец для начала пребольно толкнул ее ногой, после, будто случайно, скользнул потными ладошками четырнадцатилетнего дебила по бедру, разразился басовитым смешком и вновь залез под одеяло. Тогда Анна-Мария набрала полный кувшин воды и плеснула ею в раскрасневшееся полусонное лицо. Алекса взметнулся, дико вращая глазами, бросился за ней на кухню, где бурлила в кастрюле вода и где, мирно скрутившись в своей коробке, дремал сытый Альфонсино. Он схватил несчастное животное за хвост и моментально сунул в кипяток…

…Даже тогда, когда небесные трубы сыграют для Анны-Марии парад-алле, ей не забыть, как забилось в кастрюле маленькое посеревшее тельце, как мелькнул над бурунами кипятка длинный розоватый хвостик и беспомощно свесился за край. Она больше никогда так не кричала… И никогда не слышала такого оглушительного хохота, которым разразился Алекса. Этот веселый хохот еще долго стоял в ее ушах.

Анна-Мария хоронила Альфонсино во дворе, завернув в полотенце то, что осталось от тельца. Она понимала главное: ей больше никогда не вернуться к Калиостро – на «другой планете» предателей не жалуют…

Благословенны все те, кто никогда не задумывался о смысле своего существования и несовершенстве мироустройства! Для Анны-Марии глобальная бессмыслица всего происходящего вокруг выражается в очевидном постулате: «Зачем утром убирать постель, если вечером приходится снова расстилать ее?» Счастливы те, кто живет, осознавая смысл и нужность своего существования, считает она. По кирпичику обустраивают они свою жизнь, планируют ее, тщательно распределяют силы и день за днем тонкой позолотой покрывают свой прижизненный саркофаг, чтобы передать его наследникам, не понимая, что они, наследники, с такими же усилиями будут возводить собственный… Эти неутомимые строители и не догадываются, что с высоты гораздо более высокой, чем птичий полет, их сооружение похоже на одну из миллиарда таких же пчелиных ячеек во вселенских сотах. Анна-Мария не хочет строить ТАКУЮ ячейку! Но ей необходимо двигаться, как-то функционировать в общей системе, чтобы окончательно не окаменеть на своей раскладушке. Нужно закончить школу и навсегда уехать отсюда – поступить в столичный вуз и поселиться в общежитии. Учится она дай боже! – У нее отличная память, способности к языкам и, что странно при ее тяге к гуманитарным наукам, отличная логика. Дома она никогда не делает уроков, у нее вообще одна тетрадка для всех предметов, исписанная мелким каллиграфическим почерком.

Большую часть свободного времени Анна-Мария просиживает на своей раскладушке – читает. Читает до умопомрачения, до боли в желудке. Сидит тихо, как мышка, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания. Она еще не знает, что внимания ей не избежать.

Тетя Валя, которая уже здорово поседела, но так же громко играет по вечерам свои гаммы, недавно остановила ее на лестнице:

– Ты ж мне как родная, – сказала она. – Когда выйдешь замуж за принца – не забудь позвать на свадьбу!

– Какой там принц! – махнула рукой Анна-Мария.

– Ну ты ж у нас – чисто принцесса! Посмотри в зеркало!

Анна-Мария не любит разглядывать себя. Во-первых, над этим процессом, священным для любой шестнадцатилетней девушки, насмехается Алекса, а во-вторых, какой в этом смысл, если у тебя в гардеробе только одно коричневое форменное платье, черная юбка со старомодными широкими шлейками и растянутый синий свитер?!

Но слова Валентины заставляют Анну-Марию призадуматься. Вечером она запирается в ванной комнате и, не обращая внимания на стук Алексы, придирчиво разглядывает себя в зеркале. Под глазами – голубоватые тени, от этого они кажутся непропорционально большими на худом заостренном книзу лице. Рот тоже слишком велик, волосы странноватого цвета – пепел с молоком! – свисают с плеч, как полотно. Принцесса из погорелого королевства, пожимает плечами Анна-Мария. Но ведь и Седловская, которая к этому времени превратилась в пухленькую рыжую булочку, говорит: «Мне б, Машка, твои волосы!..» И что? Неужели для полного счастья ей не хватает таких волос?!

Анна-Мария больше не боится и не презирает Седловскую. И не только не презирает – теперь они подруги. Ада Седловская – единственная, кто не насмехался над похоронами Альфонсино. Наоборот. Она даже принесла из дома красивую картонную коробку от каких-то импортных конфет с прозрачным слюдяным окошком посредине и без тени улыбки наблюдала, как Анна-Мария копает детской лопаткой влажную землю. А когда над могилкой вырос аккуратный холмик, Ада достала из объемистого кармана бутылку с красным вином.

– Ты извини меня за ту детскую дурь, – сказала она, разливая вино в пластмассовые стаканчики из туристического набора. – Ты ж не обижаешься больше? Давай помянем твою крысу, царство ей небесное…

И она протянула Анне-Марии стаканчик.

Потом они долго сидели под покосившимся деревянным «грибком» песочницы. Лил дождь. И Анна-Мария впервые рассказала все: про Калиостро, про Лю-лю, про великана-Стасика с прозрачными глазами, про слона Балу… Ада обнимала ее за плечи и время от времени смахивала слезу со своих круглых щек. Потом Анна-Мария слушала историю об Адиных «предках», у которых совершенно «поехала крыша».