Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

Выходить во двор для Анны-Марии означало теперь одно – чувствовать свою вину. Особенно остро это проявлялось тогда, когда от матери приходила посылка и Анна-Мария надевала на прогулку кримпленовое платье или лакированные башмачки – вещи, которых не было у других.

Посылки от матери – к праздникам или на день рождение – вот что определяло жизнь Анны-Марии. Она сама распаковывала их. Сначала вдыхала запах плотной ткани, в которую была завернута коробка, дотрагивалась кончиком языка до сургучной печати (она напоминала расплавленную шоколадную медальку), аккуратно развязывала мохнатый жгут. И кусок ткани, и жгут, и бумажную обертку она прятала в своей тумбочке, чтобы иногда воскрешать в памяти сладостный процесс «раздевания» посылки. Тем более, что через какое-то время ей не оставалось ничего, кроме этих знаков материнского внимания: тетя Валя быстро находила применение «иностранным шмоткам» своей подопечной. А еще Анне-Марии доставался запах . Удивительный, ни с чем не сравнимый запах другого мира, хранимый пестрыми махровыми полотенцами и лакированными туфельками с «позолоченными» пряжками. Когда Анна-Мария выходила во двор в обновках, это вызывало новую бурю возмущения Седловской и очередной судебный процесс…

Когда Анна-Мария перешла во второй класс, отец наконец-то опомнился. Он женился на женщине, имеющей сына от первого брака, и забрал Анну-Марию в семью. Но наладить жизнь ему так и не удалось. Пристрастие к алкоголю перешло в хроническую болезнь, новая жена оказалась женщиной суровой, а сводный братец Алекса стал для Анны-Марии бабой Зоей, тетей Валей и Седловской в одном лице…

Эти два персонажа появились в ее жизни совершенно неожиданно. Вначале была она, женщина с волосами цвета подожженной бумаги – коричнево-рыжими, спадающими на плечи туго закрученными спиральками. Однажды вечером отец зашел к соседке, взял Анну-Марию за руку и повел домой. Новый запах в квартире насторожил: пахло краской, клеем, побелкой. Отец был взволнован и торжествен. Он ввел Анну-Марию в комнату, и та с удивлением завертела головой: родительская спальня напоминала царство Снежной королевы – мебель была покрыта пленкой и выдвинута на середину, на полу валялись обрывки обоев, потолок сверкал первозданной белизной. А на кухонном столе стояла женщина и елозила влажной тряпкой по стене…

– Теперь мы будем жить вместе, – сказал отец.

В тот день Анна-Мария осталась ночевать в своей квартире. За ужином мачеха сказала:

– Мы должны стать подругами, ты со мной согласна?

Анна-Мария молча кивнула.

– Быть твоей матерью я не претендую, – продолжала женщина. – Но глаз за тобой нужен, не так ли?

Анна-Мария повторила кивок.

– Будут проблемы – обращайся. Все будем решать вместе. Ты не против?

Каждая ее фраза заканчивалась вопросом, на который требовалось дать утвердительный ответ, и Анна-Мария бесконечно кивала головой. Отец смотрел на обеих умиленным взглядом, уже слегка затуманенным несколькими бокалами вина. Анне-Марии очень хотелось пройти в свою комнату, но когда она наконец смогла пробраться туда, то увидела, что и здесь все изменилось. На стенах – веселенькие синие обои, у окна – новая кровать, на тумбочке нестройным рядом располагались игрушки – машинки, солдатики, танки… Комната была явно кем-то занята. А потом появился Алекса – упитанный розовощекий мальчик с громким голосом и крепкими кулаками. И с этого момента Анна-Мария очень хорошо поняла, что значит всегда быть «в полной боевой готовности». Он мог напасть совершенно неожиданно: подстеречь у выхода из ванной комнаты, наскочить из-за угла в темном коридоре, застать врасплох в минуты, когда она читала книжку или спала. И тогда на ее руках появлялись синяки и ссадины. Бывало, он просто не выпускал ее из кухни, стоял в дверях часами, легко преодолевая ее слабое сопротивление, пока она совершенно не выбивалась из сил. А она сопротивлялась упрямо и… молча, а потом затихала в углу, выжидая, когда ему наконец наскучит эта забава. Алекса был младше на два года, но вдвое выше и сильнее.

Позже, когда оба стали старше, Анна-Мария выверяла каждый шаг, сделанный ею по квартире: повсюду ее могли подстерегать рассыпанные по полу кнопки, меткие «выстрелы» из тюбика с зубной пастой или жевательные резинки, предательски засунутые в волосы. Самым ужасным испытанием был поход в туалет или ванную. Тогда Алекса приникал ухом к двери и тоненько напевал в щелку: «А я все-е-е вижу-у-у!»

Позже он умудрялся подсовывать ей в постель карты с голыми тетками, или пошлые неумелые рисунки собственного производства, или записки, написанные с грамматическими ошибками, но всегда с неизменным пожеланием: «Что б ты сдохла…»

…И вот теперь, в день своего рождения, Анна-Мария бредет по городу с твердым желанием никогда больше не возвращаться в свой старый двор и ей кажется, что за ее спиной поднимается девятый вал, который сметает все на своем пути. Ну и пусть сметает!

Анне-Марии безразлично, куда идти, лишь бы подальше от дома, от своей железной раскладушки, от двора, в котором по-прежнему заправляет полуженщина-полукарлица Седловская. Фиолетовые сумерки окутывают город, опускаются ниже, в чернильных лужах отражаются гроздья фонарей, на каждом здании в центре города полощутся приспущенные знамена – пару дней назад умер очередной партийный лидер (мачеха целый вечер прорыдала перед телевизором). У гастрономов вьются очереди за водкой.

Если залпом выпить бутылку водки, думает Анна-Мария, можно быстро умереть от… от интоксикации.

Она пока не знает, что все это – фиолетовый вечер, мелкий дождь, размытые отражения фонарей в лужах, мысли о смерти – только начало.

Водочные очереди времен так называемого застоя – самое демократичное развлечение. Волосы Анны-Марии, совершенно мокрые, свисают на плечи, с них, как с тающих сосулек, стекает за шиворот вода. Впереди стоит человек пятнадцать, сзади уже пристроилось пятеро. Анну-Марию немного подбадривает то, что в очереди есть и особи женского пола: вот женщина в платке с глазами побитого спаниеля – уголками вниз, вот три пергидрольных девицы в красных колготках покуривают кому-то в затылок – и ничего! Анна-Мария переминается с ноги на ногу – туфли совершенно промокли.

услышала за своей спиной Анна-Мария чью-то вдохновенную декламацию и замерла так, как стояла – на одной ноге, словно цапля. Красивые слова о море, чайке и зеленой рыбе так не вязались с приспущенными флагами вечернего города.