Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)

– Когда-нибудь мы соединим их… – сказал он.

– Пора, – поторопила Марианна.

Я почувствовала, что ужасно хочу спать, глаза мои слипались. Марианна вывела меня на крутую каменную лестницу, ведущую вверх. Как сквозь пелену я увидела светящийся у ее основания полукруг Двери. Мы уже были совсем близки к цели, когда я… заснула на последней ступеньке, свернувшись клубочком на холодном камне. Последнее, что я почувствовала – Марианна, выбиваясь из сил, перетащила меня через порог и упала, обессиленная, рядом.

На этом история девочки, идентифицирующей себя как «Я», заканчивается… После шести лет она, по ее словам, научилась видеть себя со стороны. Наверное, так она пряталась от реальности, которая перестала ее устраивать. Поэтому вполне уместно автору назвать ее имя и не вводить в заблуждение читателя детскими сказками. Ее звали Анна-Мария.

И в том, что она имела двойное имя, был некоторый знак свыше, свидетельствующий о раздвоенности ее натуры, ведь иногда нам легче видеть себя со стороны, нежели активно участвовать в происходящем. А уж если это происходящее нам совершенно не нравится, те счастливцы, которые имеют дар говорить о себе, как о ком-то постороннем, могут с уверенностью сказать: это было не со мной.

Итак, ее звали Анна-Мария. И главным в ее жизни было то, что когда ей исполнилось шестнадцать, она почувствовала, что на самом деле ей все сорок. Наверное, этим она и привлекла внимание автора.

…Осенью 1982 года Анне-Марии исполнилось шестнадцать. Утром она подписала открытку и оставила ее у себя в уголке на раскладушке: «С днем рождения!» Вечером под своей надписью обнаружила каракули сводного братца Алексы: «Ты здесь лишняя!» Это было последней каплей.

И вот теперь она бредет по улице, совершенно не замечая, что начался мелкий осенний дождик. В ее потрепанной спортивной сумке, с которой она ходит в школу, лежат кое-какие вещи, несколько тетрадок, а главное – кошелек со всеми ее сбережениями – 33 рубля и 42 копейки. Это сумасшедшая сумма! Можно поужинать в кафе, а после купить билет на самолет, например до Риги. Но – только в один конец. Хотя какая разница, где бродить под дождем?

Жизненная спираль, по которой Анна-Мария поднималась, уже давно превратилась в обмякшую ленточку серпантина. А сознание полной незащищенности появилось после того случая с овчаркой… Тогда она впервые шла в школу (это было первое сентября) – фартушек у нее был белый, как и полагается, в новеньком портфеле лежал пластмассовый пенал с крошечными игрушечными часами на крышке. Соседка тетя Валя смотрела с балкона, курила папироску и выпускала в небо ровные колечки сизого дыма. Огромная овчарка выскочила неожиданно. Анна-Мария почувствовала за собой ее хриплое прерывистое дыхание. Собака ударилась о ее спину влажным носом и остановилась. Анна-Мария почувствовала, как на платьице образовалось мокрое пятно от ее пенистой слюны. Несколько минут они так и простояли – девочка и собака, пока тетя Валя не спустилась и не довела Анну-Марию до школы (хорошо, что идти было недалеко!), не обращая внимание на то, что у девочки мокрой оказалась не только спина, но и колготки…

В то время Анна-Мария уже жила в квартире напротив. Это обрушилось, как болезнь: вначале уехала мама. Название ее нового местопребывания звучало, как жужжание пчелы: ПМЖ. Анна-Мария представляла это самое ПМЖ, как клумбу больших желтых цветов, среди которых порхают эльфы и колибри. Пока позже ей не растолковали, что замысловатая аббревиатура расшифровывается, как «постоянное место жительства»… Недолгая семейная идиллия длилась лишь до той поры, пока была бабушка. Как случилось, что мама оказалась в другой стране и с другим мужем, Анна-Мария не знала и по сей день. Вначале узнать было не у кого (отец мало разговаривал с ней), а позже (когда Анна-Мария вообще перестала удивляться чему бы то ни было) эта тема перестала ее интересовать. Мать оказалась в другом мире, который, очевидно, выбрала сама.

Квартира превратилась в склад стеклотары, в логово раненого зверя, в Содом и Гоморру. А потом отец вообще максимально облегчил себе жизнь: из денег, которые передавала мама, выкраивал оплату для тети Вали за то, что она кормила и присматривала за девочкой.

Жить с тетей Валей было неимоверно скучно. Анна-Мария постоянно боялась сделать что-то не так – тогда тетя Валя не разговаривала с ней часами и в квартире повисала тишина, от которой звенело в ушах. Позже, в качестве вознаграждения за труды, отец перетащил к соседке пианино. И тетя Валя вечерами разучивала гаммы и даже научилась играть полонез Огинского. Она яростно и сильно била по клавишам, раскачиваясь на табурете, и Анне-Марии казалось, что за окном благодаря этим колдовским действиям усиливается ветер.

Жить стало еще неуютнее, когда Валентина забрала из села свою престарелую мать, бабу Зою. Баба Зоя уже впала в маразм, никого не узнавала, боялась садиться на унитаз и все потребности справляла в ведро, которое всегда стояло под ее кроватью. Тетя Валя поселила старушку в той же комнате, где была койка Анны-Марии. Баба Зоя часто разговаривала по ночам, и Анна-Мария до утра ворочалась под одеялом, опасливо поглядывая в сторону старухи. «Вынесите цветы!» – кричала баба Зоя, и, всматриваясь в темноту, Анна-Мария и сама видела тысячи больших вазонов, которые заполонили все пространство комнаты. В какой-то момент ей захотелось присоединиться к требованию сумасшедшей старухи и так же отчаянно орать, лишь бы кто-то зашел в спальню и щелкнул выключателем…

Анна-Мария часами просиживала на лестничной клетке, но это не приносило радости, как раньше. Дворовые игры тоже утратили свою прелесть: в соседнем доме, где жили друзья-близнецы, поселилась семья с девочкой, и она полностью завладела вниманием Санюль. Фамилия девочки была Анне-Марии неприятна – Седловская.

Девочка была рыжая и, несмотря на возраст, выглядела маленькой женщиной: коротконогая, крепко сбитая, с мягким животом и уже наметившейся грудью. Она придумывала множество странных игр, одна из которых казалась особенно необычной – это была игра в суд.

Новая девочка собирала детей на пустыре за домом и распределяла роли: кто-то назначался «прокурором» (обычно сама Седловская), кто-то «судьей», кто-то «адвокатом», но роль Анны-Марии оставалась неизменной – она всегда была «подсудимой». Суды происходили каждый вечер и длились часами, пока на небе не появлялись звезды.

Суть игры состояла в том, что Седловская дотошно разбирала поступки и поведение «подсудимой»: как она смотрит, что говорит, почему не здоровается с матерью самой Седловской, почему не отдала 22 копейки за мороженое, которым угостил ее отец Седловской, зачем живет у чужой тетки, если рядом есть квартира отца. Когда эти темы исчерпались, на суд был вынесен вопрос о матери Анны-Марии, и прокурор-Седловская вынесла вердикт: дочка «проститутки» не может играть вместе с детьми из порядочных семей. Эта игра, а главное магнетизм самой Седловской настолько завораживали всех присутствующих, что и Анна-Мария, и Санюли покорно брели на задний двор каждый вечер, несмотря на то, что каждый раз после игры ощущали полную душевную опустошенность. Но осознание того, что они играют во взрослые игры, и новые ощущения чего-то непристойно-опасного действовали почти наркотически. Иногда Анна-Мария с ужасом думала, что если бы Седловская вынесла приговор повесить ее – это было бы исполнено беспрекословно.